Дрозд в малиннике

— Я запрещаю тебе находится во дворе, слышишь? И со старшими ученицами разговаривать тоже. Только в присутствии учителей.

15-2

Я ожидала гнева, возмущений, оправданий в конце концов, но не тихого и насмешливого:

— Да ты ревнуешь!

— Что? Нет!

— Да, — он сделал широкий шаг ко мне, я невольно попятилась.

— Нет!

— Да, — ещё шаг, и я упираюсь поясницей в подоконник. Отступать больше некуда.

— Нет! — я уже шепчу, невольно облизывая разом пересохшие губы и заглядывая в почерневшие глаза мужчины.

— Нет? — его лицо так близко, что можно пересчитать волоски в бровях.

— Да, — признаю я поражение. Конечно, ревную, это даже не обсуждается!

Твёрдые губы на моих губах, горячий влажный язык, дерзко проникающий в рот, руки, прижимающие меня так яростно, словно Кей боится, что я его остановлю. Нет, не смогу. Это безумие, но я так хочу, чтобы оно не заканчивалось!

— Ненавижу твою одежду, — шипит ильхонец, путаясь в завязках блузки. — Сложная, — и блузка трещит, расползаясь под его пальцами.

С юбкой ещё сложнее. У неё пояс на мелких крючках. Чтобы не лишиться ещё и этого предмета гардероба, я отталкиваю его руки и сама расстегиваю пояс.

— Оу!

Ну да, панталоны и корсаж, а он чего ожидал? Что я под юбкой щеголяю голым задом?

Ну, а сам-то он планирует раздеваться? Или даёт мне время передумать и сбежать? Я уже почти начала паниковать, ещё мгновение, и…

— Да? — снова спрашивает он моего разрешения.

— Да, — твёрдо отвечаю я, хотя очень хочется сказать «нет».

Он разоблачился молниеносно. Скинул и куртку, и штаны, оставшись совершенно обнаженным. Смуглым, гладким и длинным. Но разглядеть все его достоинства я не успела. Миг — и пол уходит из-под ног, нервный вздох — и я уже падаю в постель, а он — рядом. Горячий, такой обжигающе горячий! Твёрдые пальцы сдергивают с меня белье (корсаж я точно потеряла, ну и бес с ним), огненные губы прижимаются к груди. Ноги раскинуты, тело беспомощно трепещет. Я вдруг ощущаю себя лютней, а его — музыкантом, перебирающим струны. Я — музыка. Я — дождь, я аромат цветов после грозы.

Кей что-то шепчет, прикасаясь ко мне с нежностью и благоговением, но у меня в ушах шумит, и я ничего не могу понять. В какой момент мы слились воедино? Не знаю, не помню. Только это восхитительное чувство наполненности, только его плечи под пальцами, только тяжелое сбитое дыхание возле уха и жалобный стон, сорвавшийся с моих уст.

— Невозможная, невыносимая… — разбираю я его шёпот. — Невыносимо прекрасная. Как долго я мечтал…

Не хочу слов, они смущают, хочу его губы, его руки, его твёрдость и эти сильные движения бёдер, от которых мир вокруг взрывается новогодним фейерверком.

И все же он демон, не такой, как Гарманион, но тоже — не человек. Думается мне, что человек никогда не смог бы пробить тот ледяной панцирь, который заковал мое сердце много лет назад. А теперь я бьюсь в руках Кея и сотрясаюсь в рыданиях, не в силах остановиться. Он, напуганный и обескураженный, укачивает меня, словно младенца, целует в волосы и гладит по плечам.

Я не плакала пятнадцать лет, а сейчас у меня настоящая истерика. Почему? Не понимаю, но успокоиться никак не могу.

И все же слёзы не могут длиться бесконечно, и всхлипы становятся все реже, и дрожь проходит.

— Вот и славно, — шепчет Кей. — Успокоилась? Я был настолько отвратителен? Сделал тебе больно?

— Нет, мне было хорошо, — хрипло отвечаю я. — Очень.

— Тогда откуда слёзы?

— Не знаю. Все, проваливай.

— Вот как? Что, больше не нужен?

— Именно так. Удовлетворил свою… похоть? Теперь уходи.

— Как мы интересно заговорили… — Кей столкнул меня с колен и поднялся. — Как будто ты хотела этого меньше, чем я!

— А ты хотел? — спрашиваю я, пряча лицо, явно опухшее от слез. Скорее бы он ушёл, не хочу, чтобы видел меня такой: красной, уродливой и лохматой!

— А ты не видела? Очень хотел. И все ещё хочу. Может быть, я все же останусь?

От его слов мне становится намного легче, но я все равно отказываюсь.

— Проваливай. Не хочу тебя больше видеть.

— Ну-ну. Ты знаешь, где я сплю. На конюшне. Захочешь ещё — приходи.

— И многих в школе ты уже туда звал? — а вот этого говорить не стоило, прозвучало обиженно и вовсе не равнодушно.

— Спроси лучше, многих ли я прогонял прочь, — теперь Кей откровенно смеётся. — Твои цветочки порой бывают очень настырны. Где мой пояс? Ах, да, вот он. Тут ведь есть другой выход? Чтобы не идти через весь дом? Не хочу, чтобы сплетни пошли.

— Окно, — коротко отвечаю я, на миг отнимая от лица подушку и бросая на него быстрый взгляд.

Он уже полностью одет, только бос. Ну да, свои сандалии он сбросил у входа.

— Окно — это хорошо, — весело кивает ильхонец, ловко запрыгивает на подоконник, а потом исчезает в зелени сада.

А я поднимаюсь с постели, прислушиваюсь к своему сытому и довольному телу и с ужасом понимаю, что никто из нас не позаботился о предохранении. Только ещё одного ребёнка мне сейчас и не хватало! Я его убью. Кея, разумеется, не ребёнка. И закопаю в розовых кустах. Нет, скормлю заживо Рене, ей понравится.

А лекаря у нас тут нет, лекарь только в городе. Придется ехать туда. Как не вовремя все это!

И главное, как мне вообще теперь намекнуть Кею о гражданстве?

16. Выбор и его последствия

Поездку в город решила не откладывать, позвала Тайхана, который явно был удивлен, зачем нам нужно в город, если мы недавно там были. Но сопротивляться не стал, пожал плечами и снарядил повозку. В этот раз я надела шляпу и даже взяла зонтик и веер — почему-то мне было жарко, даже душно. Наверное, пора прекращать думать о том, что случилось утром, потому что щеки краснели от одного только воспоминания.

Тайхан спокойно правил, думая о чем-то своем, а я с ужасом представляла, что будет, если я все же забеременнела. Еще один ребенок? Да зачем он мне? Что я буду с ним делать? Родить и, торжественно обвязав ленточкой, вручить отцу? Будет забавно. Представила изумленное лицо Кейташи, захихикала.

Тай даже не оглянулся. О чем же он сейчас думает, если вообще не замечает ничего вокруг? Спрашивать не стала, знаю, что все равно не скажет. Отшутится, переведет разговор… Оборотень. Умеет уходить от нежеланных разговоров и неприятных людей. Все равно не человек, даже если с людьми воспитывался. Чужак.

Мы с ним оба чужаки. Я гюйдо, он оборотень. Отлично.

— Поворачивай к дому сэя Никэ (*сэй — особое обращение к лекарю. Лекари в Ильхонне особо почитаемы).

— Ты больна, матушка? — наконец, ожил Тайхан.

— Нет. У меня пара вопросов.

— По поводу Кея? Думаю, что не стоит…

— Нет. Хочу найти учителя для Мэйгут, — быстро придумала я.

— А! Ясно.

Успокоился, снова ушел в свои раздумья. Остановил повозку возле скромного одноэтажного домика с высокой зеленой крышей, на которой была установлена фигурка журавля. Эту птицу позволяли ставить только к домам особо почтенных людей. Сэй Никэ был одним из них. Он, кстати, у меня роды принимал когда-то. Я отчаянно боялась родить чудовище и поэтому буквально силой притащила беднягу в Дивный Сад. Ничего, мы потом вполне подружились.

Меня здесь знали хорошо, платила я за услуги неизменно щедро, по ерунде не обращалась, поэтому лея Дано, почтенная супруга лекаря, немедленно провела меня в гостиную, несмотря на то, что сэй Никэ сегодня никого не принимал. Он вообще предпочитал приходить к своим пациентам лично, в дом пускали не каждого. Но меня пустили и даже налили чая.

На мою удачу, услуги лекаря сегодня понадобились только мне. Это и неудивительно: ильхонцы — практически всегда здоровые люди. К тому же услуги этого лекаря стоили весьма дорого, и по мелочам, вроде ангины или сломанной конечности, его не вызывали. Для простых случаев есть гораздо более знающие доктора. Вот когда они не знают, как лечить, или выписанные ими процедуры не помогают — тогда зовут сэя Никэ.