Шахта

Джеффри Холдсворт Чалмерс Тесье развернул Джонатана, который был похож на марионетку в руках крупного мужчины, и заключил его в крепкие объятия, сопровождаемые похлопыванием по спине и несвязной приветственной болтовней. Джонатан увидел, как карие, словно у немецкой овчарки, глаза расширились, чтобы впитать образ давно не виденного друга. Лошадиная ухмылка Джеффри оказалась заразительной.

– Баш, чувак, – сказал Джонатан. Обнимая Баша здесь, в здании терминала, он чувствовал, что это – его семья. Баш достал из багажного отделения дополнительный багаж Джонатана – набитую оливковую спортивную сумку с красными кожаными ручками. Баш всегда был крупным, широкоплечим мужчиной с сильными руками. А в своем темно-зеленом пальто он казался еще больше. Под летящим подолом Джонатан заметил выцветшие черные джинсы и потертые альпинистские ботинки с ярко-зелеными шнурками.

– Давай, приятель. Если намереваешься дольше отираться возле этой помойки, я тебя пожалею и подкину мелочишки.

Эта фраза привела Джонатана в чувство, и он впервые осознал, где находится. Из мужского туалета впереди вышел чернокожий мужчина в видавшей виды куртке. Он шел босиком. Подошвы его ног пепельного цвета были изъедены морозом. Из толчка послышались резкие звуки, усиленные акустикой кафеля. Потом дверь захлопнулась и шумы смолкли.

На что бы он ни взглянул в здании терминала, его всюду встречала враждебность большого города, словно обитатели автовокзала не хотели быть замеченными. Слишком часто Джонатан ловил на себе этот взгляд за короткое время. Он чувствовал, что все взоры в этом вместительном помещении устремлены на него – чужака, постороннего, неместного, чистенького, в новых ботинках. Они смотрели на него не мигая и искали в нем недостатки.

– К черту этих придурков, – сказал Баш. – Половина из них сдохнет к утру. – Мужчина, вышедший из туалета, проплыл мимо них. – Разве я не прав, мудак?

– Дай денег домой позвонить, – скорректировал свой курс бомж, махнув рукой в сторону таксофона.

Джонатану казалось, что присутствие Баша вызвало у бомжа отторжение. Он не сводил глаз с его ног – окостеневших, гнилых, не подлежащих восстановлению. Если бы кто-нибудь в этот момент попросил у Джонатана денег, он бы не сдвинулся с места и продолжал смотреть как дебил. Ладно. Он был слишком вымотан. Заряд закончился. Пускай Баш защитит его от внешнего воздействия на какое-то время.

Джонатан потряс головой. Ощущение никуда не исчезло. У него было изможденное выражение лица невыспавшегося человека, которого только что разбудили.

– Привет, – сказал он.

– И тебе привет, – ответил Баш. – Добро пожаловать в ад. Здесь выход на парковку.

Он направился к огромной «тойоте» с цепями противоскольжения на колесах.

Баш. А почему Баш? В характере Джеффри придумывать что-то, не удостаивая логичным объяснением. Баш. Прозвище подходило этому крупному мужчине. У всех знакомых Джонатана была кличка… кроме него самого. Аманду он звал Печенькой, Зеленоглазкой или Роскошной, в зависимости от того, насколько сексуальным был их телефонный разговор. Короткошерстного терьера, живущего по соседству, они звали Собачья Морда, несмотря на кличку Док. Аманда звала своего кота Пупсиком, хотя его настоящее имя было не менее приторным. После элективных занятий по классической философии или антропологии в Университете Луизианы Джонатан коротал время в таверне Гризли, попивая пивко в компании Баша, Длинного, Гриба и Безумного Макса. А вот у самого Джонатана прозвища не было. В школе его звали Джонатан плюс первая буква фамилии, чтобы отличать от всех тесок в классе. Он прекрасно себя чувствовал среди всех Майков, Джеффов, Кэти и Дэбби, получивших свои скучные имена в эпоху чудесных шестидесятых. Ему повезло, что его не назвали Глифом, Рейнбоксом или Сативусом. И что его фамилия была удивительно прозаичной.

Просто Джонатан. Эй, дерьма кусок. Да, ты.

Он думал, что у всех есть другое имя, альтернативная личность. Иногда удается разглядеть оборотную сторону человека, которого знаешь с ног до головы. Иногда эта сторона совсем неприглядная. Некоторые люди ни разу в жизни не сталкиваются с отвратительными чертами самых близких.

Баш говорил о пиве, периодически переключая скорость и подправляя ход, если машину начинало заносить на снежной жиже. Джонатан подключился к разговору.

– …можно сказать, интересные местные пивоварни неподалеку от города. Это единственное, что мне нравится в провинциализме. Местное пиво. Не дождусь познакомить тебя с «Тихоней».

– Кто она?

– Не кто, а что. Пиво. – Баш был хорошим комиком. Он сделал паузу, чтобы до Джонатана дошла шутка.

– Пиво «Тихоня»? – Джонатан не смог сдержать улыбку. Это было непривычно и почти больно. – Пиво «Тихоня»?

– Звучит по-дурацки, правда? – Баш ухмылялся как стендап-комик. – Ты же не ударился в религию с тех пор, как мы виделись в последний раз?

– Нет, я люблю пиво.

Вино было напитком, который Джонатан больше не мог пить. Он потратил несколько лет жизни на то, чтобы культивировать вкус к основным сортам вин. И гордился тем, что знает, какое вино к какому блюду выбрать в ресторане. Но не теперь. Он больше не пил вино, потому что…

– Надо познакомить тебя с пивом «Тихоня», – продолжал Баш. – Тебе будет смешно до усрачки.

Джонатан кивнул. Улыбка застыла на его лице как цемент. Нежное, бархатистое подводное течение воспоминаний утянуло его за собой и пыталось утопить снова. Из-за него он разрыдался в автобусе. Из-за него же не мог и слова сказать сейчас.

Джонатан больше не пил вино, потому что…

Это был один из их последних «адских ужинов», атмосфера была ужасной. Слишком много закостенелого молчания.

Джонатан всегда мог отличить женатые пары в ресторанах. Они не разговаривают друг с другом, больше сосредоточенные на своих тарелках, чем на глазах супруга. То же касается устоявшихся отношений – тех, которые на полной скорости несутся в канализационный отстойник испорченных человеческих эмоций.

Этот чертов ужин обойдется в пятьдесят баксов, без учета чаевых, подумал Джонатан. Аманда включила режим избалованного ребенка на полную катушку. Ей было плевать. И ни один из них не ощущал вкуса еды.

В тот вечер Аманда прошлась по всему списку: она стареет, она толстеет (не так ли?), она зарабатывает недостаточно. Джонатану плевать на то, что ее работа в ипотечном бизнесе не приносит достаточно денег и ситуация вряд ли изменится. Джонатану плевать на всё и всех, кроме него самого. Никто никогда не любил ее по-настоящему. И никто никогда не полюбит. Ей скоро тридцать, а у нее еще нет детей. Если бы она была небезразлична Джонатану, он давно что-нибудь бы предпринял. Она ненавидела свою чертову жизнь.

И, о да, Джонатану было плевать. Разве не так?

На этом утверждении следовало запротестовать. Ему было не все равно. И переживания испортили этот ужин.

Но она не слушала его, уверенная в том, что ему плевать. И, слово за слово, сообщила, что в последнее время часто думает о самоубийстве.

Аманда никогда не говорила об этом вслух, но обвиняла Джонатана в том, что он распял ее на кресте, который она ненавидела. Аманда терпеть не могла, когда ее в чем-то обвиняли, даже если была в этом виновата.

Он знал, что она скажет потом.

– Ты не хочешь выслушивать все это дерьмо, Джонатан. Почему не скажешь, чтобы я валила к чертям собачьим?

Слишком просто. Именно этого она и хотела. Если она вытянет из него эти слова, то вина за прекращение их отношений будет лежать исключительно на нем. Еще одна маленькая смерть. Образ враждебного и уничтожающего все вокруг мира в глазах Аманды получит новое подтверждение, если ей удастся довести до кипения такого терпеливого человека, как Джонатан.

Аманда постоянно бросала курить, щелкала суставами пальцев и ковыряла болячки, пока они снова не кровоточили.

Джонатан никогда не позволил бы ей так легко вывести его из себя. Гнев не решит проблемы. Он сказал ей об этом.