Престидижитатор Сталина

— Полковник ополчения на герцога рылом не выходит. Меня Никита Алексеевич назначил губернатором Гибралтара, да и то временным. Я-то, как ни крути, горный инженер, не военный ни разу.

— Интересное предложение, но воевать Сардинию…

— Не воевать, ее без вас возьмут. Но вот те, кто возьмут, управлять ей не способны. Потому как и опыта нет, и не учились они управлению. Так я продолжу: Новороссийск вам защищать, сами видите, вообще не нужно, так что если вас Сардиния устроит, то подберите офицеров, солдатиков и казаков пару батальонов, которые с вами туда отправятся. Времени у вас примерно месяц, припасов особых вам не потребуется: все, что нужно, Никита Алексеевич доставит куда нужно. И еще: господин Павлов говорил, что времени на размышления у вас не будет, поскольку война и действовать нужно быстро. Но он убежден, что вы способны и мыслить быстро, и действовать. Так что пусть уж его убеждения останутся не опровергнутыми…

Владимир Алексеевич довольно сильно нервничал. В особенности сильно он нервничал после получения странного приказа из Петербурга, полученного по телеграфу. Конечно, то, что господин Павлов провел телеграфные линии до Севастополя, было очень неплохо, но вот приказ о том, что приезжающие в Севастополь новенькие войска «народного ополчения», сформированные именно Павловым, ему не подчиняются, не радовал. Особенно не радовал тем, что войска эти, на которые он вообще-то рассчитывал, выглядели просто шутовскими какими-то, одеты в сплошь испачканную грязными пятнами одежду и даже ружья их, длиной не более аршина, выглядели игрушечными. А командовал этим сбродом пожилой офицер, но в чине прапорщика.

Причем прапорщик оказался каким-то хамом — когда Владимир Алексеевич, встретив в Бахчисарае первый поезд с пополнением, поинтересовался у этого «командующего», чем, по его мнению, он может помочь армии и флоту, он, нагло усмехнувшись, ответил:

— Да не ссы ты, господин контр-адмирал, ни армии твоей, ни флоту дел более не будет. У нас вон какая сила, — он указал рукой на стаскиваемые ополченцами с железнодорожных платформ какие-то телеги, груженные железными трубами, — мы супостата с дерьмом завтра смешаем…

Выбить наглецу зубы адмиралу не дал лишь вчерашний приказ, однако контр-адмирал Корнилов вдруг понял, что в ближайшее время подмоги ему можно не ждать. А если учесть, что «союзники» высадили в Евпатории втрое больше людей, чем было у него, то ситуация казалась если не безнадежной, то по крайней мере критической.

Вот только казалась она такой всего лишь сутки. Причем поначалу казалась ближе к безнадеге — это когда разведчики донесли, что по меньшей мере два полка британцев пошли на Балаклаву, в которой он, контр-адмирал, оставшийся по сути командующим всеми войсками России в Крыму, смог оставить для обороны лишь один греческий батальон. Потому что эти же разведчики сообщили и о том, что из Евпатории к Севастополю выдвинулось почти пятьдесят тысяч вражеских солдат…

Владимир Алексеевич лично вышел на дорогу, возле которой солдаты и матросы Севастопольского гарнизона ждали вражеского наступления. Но британцев и французов до самого вечера так увидеть и не удалось. А ближе к полудню следующего дня его нашел тот самый прапорщик:

— Ну что, господин адмирал, как я и обещал, дел вам тут больше нет. Хотя, пожалуй, стоит вам солдатиков послать супостатовы тушки закопать. Сами-то они не закопаются, а мои ребята подустали…

— Кого закопать?

— Ну этих, хранцузов с англичанами и сардинов: мы их быстренько поубивали, но уж что с ними дальше делать, то уж не наша работа. У меня задание было захватчика ликвидировать, а что далее делать, мне не приказали. Так что мы тушки эти даже не обобрали толком, так вы уж распорядитесь там…

— Извини, прапорщик, я что-то не понял…

— Переволновались, не иначе. А всё потому что не поверили. Ну да бог с вами, поясню. Вверенные мне войска десант захватчиков весь уничтожили.

— Как?!

— Ну, против тех, что на Балаклаву пошли, я послал усиленную минометную роту. Они встретили врага в горах еще и просто перемешали их с… с навозом перемешали. С десяти стволов термобарами да в ущелье — у наглов шанса выжить просто не было. А что на Севастополь шли, так мы подождали пока они из города выйдут и термобарическими их, термобарическими! Двести ракет в залпе — это вам не кот чихнул, всего-то четыре залпа и понадобилось. А потом уже с карабинами по Евпатории прошлись и там всех зачистили… приказ у нас был: уничтожить.

— А не боялись, что корабли по вам пушками пройдутся? У британцев же бомбы Шрапнеля в большом ходу, любят они ими по берегу лупить…

— Какие корабли? А, французы с британцами? Так их корветы, что из Николаева пришли, уже все потопили. Но морякам проще, им хоронить никого не нужно… а знаете что? Вы только солдатикам скажите, пусть они тушки эти, что на дороге валяются, как разденут-обдерут, обратно в Евпаторию оттащат. У меня приятель на корвете капитаном служит, моряки дохлятину просто в море покидают и все дела…

— Корветы? Какие корветы?

— Ну как хотите. А корветов тут четыре было: «Заря», «Алтай», «Восток» и «Восход»… нет, «Восход» — это уже вроде как фрегат. В Севастополь они послезавтра или третьего дня приплывут: завтра в Симферополь должны народные дружины приехать и береговая охрана, и как они приедут, корветы из Евпатории сюда и поплывут.

— Там ведь было кораблей, если с турецкими считать…

— Шестьдесят семь было. Мне приятель как раз говорил, что из-за этого трудновато было их топить: прикрывали они друг друга. Но, хоть и потратить пришлось на каждый корабль чуть ли не по три снаряда, справились.

— Прапорщик, ты что пил-то? Бред ведь несешь, а от тебя спиртным не пахнет.

— А…, — прапорщик только рукой махнул. — Ладно, ты все же насчет тушек распорядись, я резервную роту дорогу показать отправлю. А ещё ты, ваше превосходительство, готовь нынче десант. Через неделю придут сюда транспорты вспомогательные, пойдем Константинополь у басурман обратно в веру православную забирать.

Еще два дня Владимир Алексеевич был убежден, что у старого прапорщика окончательно «крыша съехала» — даже после того был убежден, как лично увидел дорогу, усеянную изувеченными телами британцев и французов. Но когда в Севастопольскую бухту вошли упомянутые прапорщиком «корветы» и «фрегат», а за ними стали по одному заходить обещанные «вспомогательные транспорты», мнение его резко поменялось…

Николай с некоторым раздражение слушал, как Карл Васильевич буквально кричал о том, что Павлова нужно немедленно призвать к порядку, а затем арестовать и, может быть, даже повесить. Но раздражало его не содержание его крика, и даже не жуткий акцент «русского немца», а резкий, буквально скрипящий голос старого министра. Дождавшись, когда тот на несколько секунд замолчит, он высказал свою точку зрения:

— Ты не прав, Карл Васильевич. Во-первых, Павлов давно уже предупреждал, что твои действия ни к чему иному привести и не могли. Да, ты очень верно предсказал, что России придется в одиночку воевать со всей Европой, но ты же и добился того, что у нас ни одного союзника не осталось. А во-вторых, после того, как Павлов свою работу закончит, все твои договоренности с теми, кто их никогда соблюдать и не собирался, не будут иметь никакого смысла. Да, он поступает не очень хорошо, и где-то в глубине души я даже готов его за это осудить… морально. А вот материально… ты знаешь, Егор Францевич давеча сказал, что это была первая война из тех, что вела Россия, на которую держава не потратила ни копейки. Он, конечно, преувеличивает, но уже подписанные Павловым репарации впятеро покрывают все расходы наши!

— Но великие державы…

— Да, Павлов прав: тебе, старик, точно на пенсию пора. Ты верно служил России, но теперь в твоей службе смысла более нет: мир изменился, а ты этого не понял и в новом мире ничего уже сделать полезного не сможешь. Я даже не говорю «полезного России», ты даже для себя полезного ничего сделать не сумеешь.