Страница 38 из 65
Забавно, что бумага стоила дорого, а, скажем, чернила — буквально гроши: пузырек (точнее, глиняный флакончик) объемом кубиков семьдесят-восемьдесят стоил шесть копеек медяками. А гусиные перья, там же продаваемые, полторы копейки за две дюжины. И вот обогащенный этим знанием, я сильно порадовался, что у меня с собой «захватилось» двенадцать неплохих ручек с толстым, практически «паркеровским» стержнем. Китайские, конечно, но очень неплохие. Их вообще-то Витькина мать набрала на какой-то конференции, где их раздавали в качестве сувениров, причем набрала именно как «запас стержней для паркеровской ручки», а когда выяснилось, что как раз к её Паркеру они не подходят, отдала мне, так как «студентам нужно много писать». Ну а я эту связку (шесть черных, пять синих, по одной фиолетовой, зеленой и красной) сунул в карман сумки и забыл про них. Думал, до осени забыл, а оказалось… до зимы, только вообще не «следующей».
Потом, конечно, то есть с появлением мощного источника денег, проблема с бумагой ушла на второй, или даже на третий план — но ощущения жабы остались. И вот эта жаба напомнила мне о «докторе марихуановых наук». Такое прозвище среди реконструкторов Владимир Георгиевич, вообще-то химик по специальности, получил за то, что во-первых, действительно был доктором наук, а во-вторых потому, что занимался разработкой каких-то специальных порохов, изготавливаемых из конопли. И вот он как раз и говорил, что из конопли получается такая замечательная целлюлоза. А еще он говорил, что для того, чтобы целлюлоза была еще замечательнее, то грядки с коноплей — сразу после того, как она отцветет и будет вырваны все мужские растения, дающие лишь хреновую посконь — нужно «удобрить» карбидом кальция из расчета, если не путаю, сто кило на гектар. И неторопливо выделяющийся при этом ацетилен увеличит урожай семян на треть минимум, на столько же увеличится выход волокна — да и волокно это по «пороховым» свойствам будет много лучше. Ну и в других применениях конопляной целлюлозы — тоже.
Мужики конопли выращивали много, ведь это и одежда, и до недавнего времени основное масло, и веревки, в народном хозяйстве очень нужные. А доктор технических наук тем и отличается доктора, скажем, искусствоведения, что может даже школьнику про свою науку все объяснить простыми словами — и школьник всё поймет. Я кое-что про коноплю понял, так что карбидная печь у меня заработала еще до доменной. Ну а то, что пришлось сделать для этого турбогенератор на тридцать киловатт — мелочь, я ведь уже не первую турбину сделал. А вторую…
И оказалось, что Владимир Георгиевич насчет карбида и конопли был прав. А еще он был прав в том, что «даже при использовании сульфатного процесса конопляная целлюлоза будет получаться почти белой». Но вот чтобы в этом убедиться, пришлось сначала сделать еще один турбогенератор: может быть имелись и какие-то другие способы получения щелочи, но я знал только про электролизный. А нужная для этого дела соль… поначалу пришлось использовать дорогую «рыночную», но с недавних пор мне эту соль девать стало некуда. Мои надежды на то, что казна себе ее заберет, не оправдались: Карнеев, уточнив планируемые объемы выпуска «отхода калийного производства», мне просто выдал «привилегию на торговлю солью» и заморачиваться ей больше не стал. Ну да ладно, мужиков у меня много, а перевезти с Камы поближе к ярмаркам миллион-другой тонн стало как бы и не очень трудно.
Совсем нетрудно: Ванька все же придумал, как увеличить выпуск паровых машин и только за тридцать второй год в Алексине на воду спустили сорок два парохода. Совсем, конечно, небольших: там на верфи собирали «стандартные» малые расшивы тонн на двести пятьдесят груза и на каждую ставилось по две машины. Конечно, восемьдесят сил — это не очень-то и дофига, но кораблики шли «по стоячей воде» со скоростью в районе километров пятнадцати в час, а потому рейс от Березников до того же Алексина проходили примерно за неделю. Потому что плыли и днем, и ночью: не зря же я карбид-то делал, так что плыть по ярко освещенной ацетиленовым фонарем реке оказалось несложно. И «первая партия» пароходов в первый же год доставила в Алексин первые сто тысяч тонн соли…
Карнеев «выбил», причем специально «под меня», царский указ о том, что мне устанавливается акциз на продажу этой соли в размере половины от выручки, а вот цена была оставлена на мое усмотрение. Ну гулять так гулять, я «установил» розничную цену в копейку за фунт (то есть две с половиной за килограмм или сорок копеек за пуд), и тем самым вырубил самый прибыльный бизнес Строгановых: у них цена была раз в десять ниже, но на солеварнях Соликамска и «серебром», а у меня цена такая была непосредственно в Москве и «ассигнациями». Так что их «московская оптовая» цена в тридцать копеек за пуд серебром оказалась неконкурентной. Строгановы бросились было царю жаловаться, но тут уже Канкрин вмешался: оказалось, что Павлов платит в казну акцизных сборов с соли чуть ли не вдвое больше, чем Строгановы. А с учетом всех прочих от меня выгод…
Вообще-то нормальный человек в год съедает этой соли килограмма три, а во всей Московской губернии народу проживало чуть больше полумиллиона человеко-рыл. То есть всех от пуза солью прокормить хватило бы полторы тысячи тонн. А сотни тысяч тонн вообще на всю Россию почти хватит! И я сильно порадовался тому, что железные дороги мои уже достаточно широко раскинулись, так что половину доставленного удалось как-то распихать по разным торговым точкам. А другую половину пришлось использовать в сельском хозяйстве и промышленности: солонцы для скотины устраивать и соду делать для производства стекла: так как аммиак пока возили с коксовых печей, возить соль по реке к железным дорогам оказалось дешевле, чем на месте добычи ее перерабатывать…
А Ванька уже лет несколько как был дворянином: его Наталия Филипповна усыновила. Сначала это проделать хотела Алёна: все же родич, почти что братец двоюродный, но Сорокина её отговорила. Поскольку-де неприлично родню усыновлять, а ей, Сорокиной, отрадой будет то, что фамилия в Родовой книге останется. Забавная мысль, но мы согласились — а через год уже все мелкие свиньинские «мещане» резко знатность рода повысили: Одоевские дворяне из тех, кто жил на Дворянской улице, усыновили-удочерили всех детишек из деревни. Во-первых, потому что «это модно», а во-вторых, потому что за такие деяния жители улицы получали изрядные плюшки. И сразу — поскольку «Никита Алексеевич к этим детям особо благоволит», и в обозримом будущем — так как обучались почти все они в расчете на занятие престижных (и высокооплачиваемых) должностей. Ну, в принципе да: Филиппок Тургенев уже занял пост директора Алексинского судостроительного завода, а Прасковья Амонтова заняла должность главного редактора новенькой «Железнодорожной газеты “Гудок”».
Вот только все это было и уже прошло, а меня дела ждали, так сказать, «будущие»…
Кульминация — начало
Тут уже пора как бы начинать кульминировать, но процесс предстоит небыстрый, так что поделим его на три части. И в первой Герой получит, наконец, причитающиеся ему за героизм плюшки.
Первого апреля тысяча восемьсот тридцать шестого года в девять утра первый пассажирский поезд отправился из Петербурга в Москву, а в девять часов и одну минуту второй поезд пошел из Москвы в Петербург. Где-то за год до этого «торжественного момента» Николай Павлович приперся на пуск второй «большой» домны в Луганск и был очень раздосадован тем, что выпуск первого чугуна из первой домны прошел за день до его визита — ну а я очень сильно порадовался его «опозданию». Потому что «все пошло не так» и из домны вышел чугун, сильно перемешанный со шлаком. Даже, точнее, шлак, слегка перемешанный с чугуном. Оно и понятно: только в зумпфе, как показали мои расчеты, должно было накопиться около тысячи тонн чугуна, а до этого светлого момента должно было пройти еще пара дней. Жаль только, что расчет я сделал уже после того, как через чугунную летку потек шлак. Опять же, народ к печи не привык, работу пока еще не полностью освоил — так что «в демонстрационных целях» в мартены залили чугун из «старых» печей. Которые на фоне «новых» вообще не смотрелись.