Живые пешки

— Всё узнаем в своё время, да? — он смотрит ей в глаза. — А пока отдыхаем?

Райя глядит на него в упор.

— Если выпала возможность, ею нужно пользоваться, — говорит она.

Она ставит бутылку на пол и откидывается в кресле.

— Я не кусаюсь, — грудным голосом произносит она. — Ну, почти.

Кирк наклоняется к ней и целует её. Она отвечает страстно, жадно, будто уже давно этого хотела.

— Пойдём на кровать, — говорит она через минуту. — И разденься уже. Рубашку мог бы и не надевать.

29. Красавец/чудовище

Асаб вызвал меня к себе. Его человек позвонил и сказал, что это срочно. Ну я-то не против. Мне сейчас работать вообще негде — клуб-то закрыли.

Он прислал за мной машину — крутую дорогую тачку. Так что я сижу на заднем сиденье, и притом одна, будто особа из высшего общества, а не как обычно. Смотрю на море за окном. Закат, красотища.

Когда мы приехали в его поместье, водитель мне дверь открыл и даже лапу свою протянул — я аж не сразу сообразила, что это он мне выйти помогает. Ну я прямо светской дамой себя почувствовала.

Так тут у него спокойно. Зелень, кустики, лужайки, фонтаны. Ещё и вечер тёплый. И этот господин Асаб такой учтивый, обходительный. Интересно, есть у него женщина?

Может, он меня не по делам позвал? Может, и он не прочь развлечься вечерком с девочкой?

Я тут же себя одёргиваю. Ну да, конечно, размечталась. Нужна я ему, ага. У него все элитные наверняка на выбор, с его-то деньгами. Девчонка с панели — слишком низкий уровень для него.

Ну и ладно. Зато я в этом чудесном поместье. Хоть недолго побуду как в фильме.

Меня ведут не в его дом, а в длинный амбар поодаль, с закрытыми ставнями. Похоже на конюшню. Да, наверняка он там держит лошадей — заниматься лошадьми ему под стать, недаром ведь он выглядит как испанский дворянин. Но конюшня эта какая-то жутковатая. Особенно сейчас, на закате.

Меня заводят внутрь через калитку в деревянных воротах. Здесь темно, всё завешено каким-то целлофаном, и только вдалеке горит свет.

— Иди туда, — говорит мне водитель. — Господин Асаб там.

Он указывает вглубь амбара.

Дверь захлопывается у меня за спиной. Водителя рядом уже нет, я не заметила, как он вышел. У меня вдруг возникает нехорошее предчувствие. Но деваться мне некуда.

Иду на свет, отодвигая эти целлофановые шторы, и с каждым шагом мне всё хуже. Тут странный запах. Чем дальше я захожу, тем он сильней. В конце концов я понимаю, что это тяжкий дух разделанной туши.

Не на конюшню это похоже. А на бойню.

Впереди раздаётся влажные тяжёлый удар. Потом ещё один. Кто-то что-то рубит. Я стараюсь ступать так тихо, как только могу.

Тень за клеёнчатой ширмой поднимает руку с топором и опускает её на стол. Ещё один влажный удар. В промежутках между ударами слышится нервное бормотание.

— Решили за нас взяться, да? Надиви пропал. Мабуши убит. Теперь моя очередь, да? Копаете под меня? Думаете забрать Синдикат себе? Думаете, у меня нет козырей в рукаве? Я вас удивлю.

Дрожа, я захожу за ширму.

На столе женское тело. Расчленённое. Разрублено где аккуратно, как в мясной лавке, а где-то в ярости измочалено топором.

Жуткие детали впиваются в глаза все разом. Лицо, изуродованное до неузнаваемости. Отрубленные руки и ноги. Но страшнее всех увечий наколотая на бедре татуировка.

Россыпь звёзд.

Вскрикнув, я отворачиваюсь, закрыв лицо руками.

«Джен! Лучше бы они тебя заперли в камере. Тебя отпустили, и ты попала в руки к этому чудовищу».

— Добрый вечер, — говорит Асаб, его голос нервно подрагивает. — Приношу извинения за этот… бардак, — он с досадой указывает на жуткий стол. — Просто я не выношу, когда что-то идёт не так, как я хочу. И не терплю никого, в ком вижу предателя.

Всхлипывая, я гляжу на него в щель между пальцами. Он отводит волосы с потного лба. По коже размазываются капельки крови.

— Скажете, что это слишком? Но ведь кто-то же навёл Интерпол на клуб. Может, она. А может, и нет.

Не могу смотреть. Да, да, всё так и есть, Джен. На этом столе вместо тебя должна лежать я.

— Смотри на меня! — орёт Асаб. — Смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю!

Я убираю руки от лица. Меня вот-вот вырвет. Асаб нависает надо мной, его трясёт, он весь перекошен. Рука сжимает топор так, что пальцы сплошь белые. Я уже ничего не соображаю от ужаса.

Ну вот и всё. Конец проститутке Лиссе. Прости, Джен. Прости, папа.

— Скажи ему, что я согласен.

— Ч-ч-то? — выдавливаю я.

Он произносит ещё раз, терпеливо, как слабоумной:

— Скажи своему Куратору, что я согласен.

30. Лучшая работа на свете

Шум воды из душевой всё не стихает. Моника сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и разглядывает свои туфли — удобные, с открытым носком, позволяющим продемонстрировать педикюр. В них жарковато, и в коротком чёрном платье тоже, но чем не пожертвуешь ради элегантности.

Моника крутит в пальцах электронную отмычку. Отличная игрушка — дверь гостиничного номера открылась на раз, хоть замки здесь совсем не дешёвые. Ещё бы, от отеля «Роял палац» не стоит ожидать меньшего. Будь у Моники привычные, простые отмычки, пришлось бы провозиться у двери подольше, и сотрудник на пульте охраны запросто мог бы что-то заподозрить. А с этой электронной штучкой всё заняло пару секунд — со стороны наверняка выглядело так, будто Моника открыла дверь номера ключом.

Будь у неё в распоряжении такие игрушки три года назад, её бы ни за что не взяли при той попытке обокрасть аптеку. Хотя в итоге всё сложилось куда лучше, чем она могла надеяться. Вместо тюремного срока ей предложили работу на Агентство. Знай она, что всё так обернётся — специально попалась бы копам.

Теперь можно проворачивать все эти противозаконные штуки, работая на секретную организацию. Опасность всё равно остаётся, она всё так же сладко щекочет нервы — иначе всё было бы бессмысленно. Но при этом есть приятное чувство защищённости. Если снова закроют в камере, Куратор оттуда вытащит. На него можно положиться.

И приказывать он умеет как никто другой. Ему приятно подчиняться — даже если знаешь, что он тебя использует.

Возможность поработать на Агентство — лучшее, что случилось с Моникой за все её двадцать четыре года. Нищета, разовые заработки, шатания по улицам Антверпена с такими же никому не нужными парнями и девчонками в поисках всего, что можно стащить — это уже в прошлом. Теперь у неё есть работа. Лучшая на свете работа.

В ванной становится тихо. Моника убирает отмычку в сумочку и кладёт ладонь на лежащий рядом «Вальтер» с глушителем.

Крупный чернокожий мужчина в одном полотенце выходит из ванной и замирает, увидев направленный на него ствол. Грубоватое лицо, мясистые сладострастные губы, мощный накачанный торс — всё как на фотографиях в досье. Джебхуз Надиви собственной персоной.

— Не двигайся, — говорит Моника. — Ты пойдёшь со мной.

Надиви смотрит на неё спокойно, без страха. Монике даже кажется, будто он раздевает её взглядом.

— Я арестован? — спрашивает он.

— Не совсем, — не сводя с него глаз, она свободной рукой лезет в сумочку. — Но наручники будут.

Она бросает браслеты ему под ноги.

— Надевай.

— А как я оденусь в наручниках?

— Наденешь штаны. Посветишь торсом, с тебя не убудет. У тебя проблемы посерьёзней, чем публичная обнажёнка.

— Как скажешь, — он усмехается. — У кого пистолет, тот и командует.

Он нагибается за наручниками. Полотенце соскальзывает и падает к его ногам, когда он выпрямляется.

— Как неловко, — говорит он, даже не пытаясь прикрыться.

Моника несколько секунд старается смотреть ему в лицо, но потом всё же опускает глаза. Там есть на что посмотреть. Блестящий от воды конец роскошно свисает едва ли не до середины бедра.

— Может, я надену что-нибудь? — он кивает в сторону спальни.

— Надень наручники, — говорит Моника, не переставая его разглядывать.