Живые пешки

Вряд ли впереди будут посты дорожной полиции. Здесь больше не ездят. Мало кому хочется попасть туда, на границу Угенской провинции. Там сейчас горячая точка. То сепаратисты, то ревалийская армия устраивают диверсии, засылают вооружённые группы, проводят военные акции.

Идеальное место, чтобы незаметно ввезти в страну оружие. И чтобы передать его двум оперативникам.

В парке Кирк угнал серый седан с плохой сигнализацией, далеко не новый, но ухоженный. Двигатель работает исправно, машину мягко покачивает на ямах, нигде ничего не стучит. Бак почти полный. Хватит и туда, и обратно.

За окном под жгучим солнцем раскинулись прерии. Земля на обочине сухая как пыль, она поднимается за машиной и быстро оседает. В салоне свежо благодаря кондиционеру. Кирк включил его, как только они тронулись.

Райя скидывает сандалии и задирает босые ноги на приборную панель.

— Убери, пожалуйста, — говорит Кирк.

— Это ведь не твоя машина, — Райя глядит на него. — Какая тебе разница?

— Убери ноги, пожалуйста. Это… некрасиво.

Она возмущённо хмыкает, снимает ноги с торпеды и поджимает босую пятку под себя. Лёгкая юбка сползает, открыв внутреннюю сторону бедра до самых трусиков.

— Так тоже некрасиво? — заманчиво низким тоном спрашивает она, глянув на него из-под прикрытых век.

Кирк переводит взгляд на дорогу.

— Я тебя смущаю? — спрашивает она.

— Вот ещё, — хмыкает он.

— У тебя что, комплексы?

— У меня — воспитание. А у тебя?

Она вспыхивает, но ничего не отвечает, а потом быстрым движением выключает кондиционер.

— Жарко, — говорит Кирк.

— Люблю жару, — говорит Райя.

Кирку уже через минуту становится душно. Он смотрит на кнопку кондиционера, на Райю и открывает окно. Горячий пыльный ветер тут же задувает ему в ухо, он одними губами ругается и с раздражением поднимает стекло до середины. Райя смотрит в окно, делая вид, что ничего не замечает. На её губах играет едва заметная улыбка.

Кирк берёт себя в руки и делает над собой усилие, успокаивая мысли. Вспоминая годы в Гонконге, он считает вдохи и выдохи, стараясь дышать реже и глубже. «Ум спокоен, как озеро в ясный день», — повторяет он про себя. «Ум спокоен, как озеро в ясный день».

Сознание очищается. Раздражение впитывается в пыль на обочине.

— Я родился в Канаде, — спокойно говорит он. — А рос в Гонконге. Родители туда переехали из-за работы. Там в целом было хорошо, если бы не жара. Мне там всегда не хватало снега. А ты откуда?

— Отсюда. Почти. Из Алжира.

— Ты жила где-то ещё? Ты очень хорошо говоришь по-английски.

— Я посплю, — обрывает она.

Райя откидывает сиденье и ложится, раскинувшись настолько, насколько позволяет салон.

— Если захочешь, чтобы я тебя сменила, разбуди, — говорит она, не открывая глаз.

— Может, и разбужу. Мы приедем на место только к ночи.

Райя не отвечает. Она дышит ровно, её глаза под веками неподвижны.

Ведя машину, Кирк время от времени он смотрит на Райю, подолгу задерживая взгляд на её лице.

23. Тошнота

Снова аукцион. Наташа на балконе, сцена перед ней. В свете прожекторов девушка внизу беззащитна. Поднеся бинокль к глазам, Наташа-распорядительница рассматривает её оценивающим взглядом.

Наташа-на-сцене запрокидывает голову и, болезненно щурясь от света прожекторов, пытается рассмотреть девушку на балконе. Её лица не разобрать. Видно только, что у неё в руках бинокль.

За её спиной тёмный силуэт. Там мужчина в костюме, стоит в тени. Заметно только, что у него густые волосы. Всегда, когда она видела его, он выглядел так, будто только что вышел от лучшего парижского парикмахера.

Мужчина направляет руку Наташи-распорядительницы, и та подносит к губам микрофон. Он шепчет ей в ухо одно короткое слово, и она послушно повторяет:

— Продано.

Сжавшаяся на сцене Наташа-товар переводит взгляд на зал. Молчаливые люди в креслах смотрят вниз, на Наташу. У них всех одно лицо.

— Почему? — хрипят они в унисон. В ладони Наташи что-то тяжелеет, а когда она опускает глаза, то видит у себя в пальцах пистолет.

— Почему? — повторяют они. Наташа хочет ответить, но ей нечего сказать.

— Почему? — вопрошают мертвецы. Наташа поднимает руку, машинально целится и стреляет в Хаггарта. Слёзы текут по её щекам и капают с подбородка.

Она просыпается в слезах — уже в настоящих, не приснившихся — и долго сидит на кровати, прижав ладони к лицу и тяжело дыша. Ещё один кошмар. Теперь они снятся уже постоянно. Один и тот же сон, одни и те же лица.

Наташа встаёт и, не одевшись, идёт по вилле. Посреди большого зала постель, полная обнажённых тел. Женщины разные — белая, азиатка, мулатка. Среди них раскинулась чёрная фигура доктора Мабуши.

Сегодня Наташа не с ним. Но она бывала здесь уже много раз. Кажется правильным подойти и нырнуть в объятья атласных покрывал, к тёплым податливым телам. Кажется, что её место там.

Она провела здесь уже несколько дней. Невозможно сказать, сколько именно. Когда она пытается вспомнить, всё сливается в один калейдоскоп наслаждений, в бесконечную оргию и наркотический трип — всё вперемешку, всё сразу. Воспоминания обрывочные и все приторно-сладкие. От них становится тошно.

Всё так же, голой, она выходит на балкон. На воздухе холодно, вилла на скале, и от морского ветра зябко, но сейчас Наташе лучше так — холод хотя бы перебивает ощущение невидимой грязи на коже. Дремлют во мраке извилистые линии живых изгородей. В свете фонарей проплывают фигуры охранников. Кажется, будто их красные рубашки залиты кровью.

Наташа перепрыгивает через перила и босиком идёт по траве.

Ветер треплет ей волосы. Море шумит, волны разбиваются об утёс, близ которого доктор построил свою виллу. Наверное, скоро будет шторм.

Беседка на самом верху утёса, у обрыва. Ноги сами несут туда.

Внутри пахнет сигаретным дымом. Запах табака впитался в дерево навеса, его не выгоняет даже ветер. Доски под босыми пятками грязные, но незримая грязь на коже куда противней. Наташа кладёт ладони на перила, наклоняется и вглядывается в бушующую бездну.

Волны налетают на утёс, разбиваются в пену. В воде кружится тело мужчины, пробитое пулями. Его лицо Наташа различает даже отсюда.

— Я хотела выйти из-под контроля, — тихо говорит она мёртвому Хаггарту. — Хотела быть собой, чтобы никто не приказывал. А попала из одних рук в другие. По-другому что, не бывает?

Она зажмуривается, подаётся вперёд и теряет равновесие. Под ногами больше нет досок — она летит. Через мгновение она врежется в воду. И, наконец, очистится.

Кто-то усмехается за спиной. Распахнув глаза, Наташа понимает, что всё ещё стоит, схватившись за перила. Обернувшись, она видит охранника в красной рубашке. Он, не скрываясь, разглядывает её.

— Ещё одна, — он равнодушно кивает.

— Что? — спрашивает она, не узнавая собственный голос. — О чём вы?

— Да ни о чём, — он рассеянно машет рукой. — Просто это мой пост. Повадились убиваться на этой скале, будто других мест нет.

Он смотрит на Наташу с абсолютным равнодушием, как на красивую вещь. Его лицо всё больше кажется ей знакомым.

— Ладно, я пока там покурю. У вас это обычно быстро получается.

Он отворачивается и уходит. А Наташа наконец вспоминает, где именно его видела.

Сломанные уши, расплющенное лицо — тот самый, который заходил с обыском на яхту. Только тогда на нём была не красная рубашка, а полицейская форма. Наташа сползает на покрытый песком пол и сидит, обхватив колени и раскачиваясь.

Все те копы на яхте были подставными. На самом деле у Наташи тогда не было никакого выбора. Если бы она решила арестовать Мабуши, её бы убили прямо на яхте. Именно поэтому они с Мабуши и вышли тогда в море — чтобы она была у них в руках, чтобы ей некуда было деться. Чтобы не было свидетелей. Яхта просто отошла бы подальше от берега, и никто не увидел бы, как с борта сбросили в воду тело белой девушки двадцати трёх лет.