Живые пешки

Шатаясь, она идёт к стойке регистратуры.

Опомнившись, Маоро звонит, вызывая санитара и врача из кабинета скорой помощи, а потом бросается к девушке, на ходу скидывая с себя халат.

— Помогите, — говорит ему девушка. — Помогите мне.

Её всю трясёт. Маоро накидывает халат ей на плечи, пытается взять у неё камеру, но она крепко прижимает её к груди — как потерявшийся ребёнок прижимает к себе игрушку.

Только сейчас Маоро замечает, что одно запястье у неё ободрано в кровь, а на другом болтаются наручники.

— Всё хорошо, — говорит он, усаживая её на мигом освободившуюся скамейку. — Вы в безопасности. Вас никто не тронет.

Она садится, сжавшись в позе эмбриона. Её всю колотит.

11. Живые лоты

Двигатель почему-то затих. Гудения и свиста в ушах больше нет. Салон не качает.

«Мы приземлились?» — думает Наташа, оглядываясь. «Почему мы всё ещё в самолёте? И почему темно? Мы стоим на полосе уже так давно, что стемнело?»

Она зажмуривается и проводит ладонями по лицу — ощущение странное, будто лицо чужое. Открыв глаза, она понимает, что уже не в самолёте. Вокруг большой тёмный зал.

Мабуши улыбается ей. Он рядом, в соседнем кресле.

У Наташи в памяти мелькают яркие вспышки. Взлёт, облака за окном. Кресло качает. Кожаный диван под спиной, тяжёлое тело сверху. Мужчина размеренно двигается в ней, перед глазами всё плывёт. Вкус сахарной пудры во рту.

Воспоминания ослепительны. Они все сверкают изумрудными искрами.

«Сколько времени прошло с того дня, когда мы были на яхте? Куда мы летели? Где мы сейчас?»

— Как ты, уже лучше? — спрашивает Мабуши. — Тебе стало плохо в самолёте — похоже, из-за перелёта. Вот, выпей.

Он протягивает бокал. Наташа начинает пить раньше, чем ей приходит в голову спросить, что в нём. Вкус странный, слегка отдаёт химией, как сироп от кашля.

По телу растекается лёгкость. В голове проясняется. Не нужно больше ни о чём думать. Провалы во времени, белые пятна в памяти — всё теперь кажется какой-то шуткой. Улыбка сама наползает на лицо. Наташа утирает вспотевший лоб, откидывает волосы и осматривается.

Зал, похоже, концертный. Они с Мабуши где-то на балконе. На других балконах, в полутьме, какие-то люди, их лиц не разобрать. Внизу закрытая бордовым занавесом сцена.

Ряды кресел внизу пусты. И слишком тихо для концерта.

— Сейчас начнётся, — Мабуши указывает вниз. — Смотри.

Включаются прожекторы, освещая сцену.

— Дамы и господа! — раздаётся из динамиков на весь зал. — Мы рады приветствовать вас. Аукцион объявляется открытым.

Не видно, откуда говорит ведущий. Похоже, с одного из балконов.

— По традиции, лоты объявляют сами владельцы. Прошу!

Зажигается слабый свет на одном из балконов. Лиц сидящих там людей по-прежнему не видно.

На сцене появляются двое мужчин в одинаковых брюках и рубашках. Они выводят под свет прожекторов девушку. На ней только трусики и лифчик. Они держат её под руки. Она заторможенно водит вокруг пьяными глазами.

— Лот первый, — грубый прокуренный голос принадлежит кому-то с освещённого балкона. — Двадцать лет. Родилась в Камеруне. Замужем не была. Закончила школу. Работала официанткой. Начальная цена триста тысяч.

— Триста двадцать, — произносит кто-то в свой микрофон с подсветкой.

Вспыхивает свет на балконах. Звучат суммы. Девушка пошатывается в мужских руках.

— Что это? — спрашивает Наташа. — Что происходит?

— Я состою в одной крупной организации, как ты знаешь, — говорит Мабуши. — Это часть нашего бизнеса.

— Вы продаёте людей?

Собственная реплика кажется Наташе нелепой. Ей едва удаётся подавить смешок.

— Люди всегда продают людей, милая, — доктор оглаживает бороду. — Здесь хотя бы сразу называют цену.

— Четыреста, — произносит кто-то.

— Продано! — прокуренный голос из динамиков оглашает свой вердикт.

Сцена покачивается у Наташи перед глазами. Другие люди выводят другую девушку. Зажигается свет на балконе напротив.

— Мы много чем занимаемся, — говорит Мабуши. — У нас так много интересов, что править всем одному не под силу. Нашей организацией управляют трое. Один — Джебхуз Надиви, продюсер и владелец клубов. Он большой ценитель женской красоты, и знает, как правильно показать её людям. И сделать доступной тем, кто готов заплатить.

— Он что, сутенёр? — Наташе это тоже кажется смешным. — Держит клубы для мужчин? Стриптиз и всякое такое?

— Это слишком грубые слова, — доктор глядит неодобрительно, и Наташа сразу перестаёт смеяться. — Но, надо признать, тяга к сексу — его слабость. Иногда мне кажется, что если его что-то и погубит, то это будет женщина.

— А остальные двое?

— Мистер Асаб занимается защитой наших интересов. Он человек жёсткий, решительный, и такая работа ему по вкусу. Если требуется силовое вмешательство, его люди сделают всё быстро, профессионально — и так, что все несколько раз подумают, прежде чем переходить нам дорогу.

— Мускулы Синдиката, — рассеянно произносит Наташа.

— Так было написано в ваших досье?

— Мне их не показывали. Просто говорили, что делать, и я делала.

— Теперь ты делаешь только то, что хочешь. Помни об этом. Я просто помогаю тебе понять, чего именно тебе хочется.

— А третий — ты?

Доктор кивает.

— Я занимаюсь планированием. Я достаточно сведущ в разных областях, и у меня большой жизненный опыт. Если продолжать анатомические аналогии, то Асаб — мускулы нашей организации, а я — её мозг.

— А двинутый на сексе Надиви — он тогда…

Наташа снова хихикает. Зал перед глазами плывёт. Доктор протягивает бокал, и она пьёт, не задавая вопросов.

— Надиви торгует сексом, сексуальностью. Асаб — оружием и смертью. Ну а я работаю с людьми. У меня это получается лучше всего. Я хорошо разбираюсь в людях. К каждому нужно подобрать свой ключ, и в этом мне нет равных.

У доктора гипнотический взгляд. Он кажется Наташе магом, недобрым, но знающим всё и обо всех. Он смотрит прямо в душу.

— Это, — он кивает на сцену, — лишь часть нашего бизнеса. И ты можешь тоже участвовать. Не только в роли моей спутницы. Ты можешь сделать больше.

— Я работаю на Агентство, — говорит Наташа. Слова даются с трудом.

— Но разве это имеет значение? Это было в прошлой жизни. Теперь у тебя есть другое — миллионы удовольствий, в которых ты себе так старательно отказывала. Ты всегда подавляла себя — разве ты хоть когда-нибудь жила так ярко и полно, как в эти два дня со мной? И так может быть всегда.

Наташе кажется, будто это сон. Томный сон в жаркий полдень. Какая разница, что сказать во сне?

— Ты полностью свободна. Там, на яхте, у тебя был выбор, и ты выбрала свободу. Ты в любой момент можешь делать то, что захочешь.

— Я хочу, чтобы сон не кончался.

— Я даю тебе свободу. Настоящую свободу. Кто-нибудь когда-нибудь предлагал тебе такое?

Перед глазами у Наташи проплывают прозрачные картинки: детство под контролем родителей, учебка и служба в армии, приказы, распорядки, правила, правила, распорядки, приказы. В Агентстве рамки дозволенного лишь чуть-чуть шире, чем в учебке.

Картинки прошлого отчего-то присыпаны изумрудным порошком.

— А ещё я предлагаю тебе удовольствия, — шепчет вкрадчивый голос. — Такие, которых ты никогда не знала. Я вижу. Я знаю людей, и знаю толк в жизни.

Бокал снова полон. Наташа делает большой глоток. В горло вливается чистое наслаждение.

Зажигается свет на их балконе. Наташа подносит бокал к глазам, смотрит сквозь него на свет. Всё искрится и сверкает. Жидкость делает всё мутным и нечётким, обрывочным и несерьёзным. Настоящее — лишь череда обрывков, фрагментов времени. Каждый из них незначителен и не связан с остальными. Важно лишь удовольствие, которое можно извлечь из каждой отдельной минуты.

Она совсем не удивляется, когда Мабуши подносит ко рту микрофон.

— Следующий лот, — говорит он, — девушка двадцати пяти лет, прекрасный цветок из далёкой страны. Умная, красивая, спортивная. Приехала в Африку по работе и решила остаться. Стартовая цена шестьсот тысяч.