Страница 5 из 8
«А Гавриил?»
«Мы к нему еще вернемся, только позже».
«Поцелуй меня!»
«И сколько мне это будет стоить?»
«Ты получишь один поцелуй бесплатно – за тигриц, я в них узнала себя, они такие очаровашки».
«Спасибо».
«На здоровье».
III
3
«Когда Мари-Софи спустилась утром на кухню, повариха деловито мутузила на столе здоровенный кусок теста. Посыльный мальчишка, примостившись на другом конце стола, из отпущенного ему шматка лепил пряничных человечков: ваял существ по человечьему образу и подобию – утапливая ноготь в податливую массу, он отделял от тела руки и ноги, а глаза и рот оттискивал шпажкой для жаркó́го.
– Слава Богу, ты здесь! – ни на секунду не сбившись с месильного ритма, повариха повернула к девушке пухлощекое лицо.
Тесто плясало на столе, подлетало в воздух и шлепалось обратно, тянулось, сжималось и вертелось, как егозливый бутуз, не желающий менять подгузник. Повариха была вся в его власти, ее пышное тело тряслось и колыхалось – от маленьких ступней, мелко приплясывавших под столом, до второго подбородка, который то выпячивался, то втягивался в такт с источником этих колебаний – тестом.
– Ну, не знаю, какая Ему слава, ведь я сегодня не работаю, – ответила девушка, сделав вид, что не заметила посыльного мальчишку, с хищной ухмылкой склонившегося над своими творениями. – У меня уже сто лет не было выходного в воскресенье!
– Да Боже мой, дитя, я и не собиралась просить твоей помощи, окстись! Нет-нет-нет!
Понизив голос, повариха задергала головой, подзывая к себе Мари-Софи. Когда стряпня занимала обе ее руки, она таким образом управляла всем на кухне: быстрыми движениями головы рисовала в воздухе невидимые линии, соединяющие то руку – с перечницей, то ладонь – с поварешкой, то пальцы – с ручкой кастрюльной крышки.
– Вот за что мне такое наказание? – подозрительно покосившись на мальчишку, повариха не прекратила дергать головой до тех пор, пока Мари-Софи вплотную не приблизилась к ее ходившему ходуном телу.
– Что же такое с этими толстяками? – подумала девушка, невольно присоединяясь к танцу поварихи. – Кажется, будто я всегда стою к ним ближе, чем мне бы хотелось. Может, это оттого, что расстояние между сердцами людей должно быть всегда одинаковым, независимо от их объемов?
– Ну что я им такого сделала? – п овариха вознесла тесто в воздух и теперь месила его на уровне собственной головы, будто собиралась защититься им от страшной вести, о которой лишь она одна знала и теперь хотела поделиться с девушкой. – Ну почему они мне все время его подсовывают, когда у других выходной?
Мари-Софи бросила взгляд на рыжеволосого прыщавого юнца – персонажа главной новости дня, едва начинавшегося в Gasthof Vrieslander; пряничные фигурки в его руках становились все меньше и меньше, а лицо мальчишки пылало так, будто он вместе со всем своим потомством сидел сейчас в горячей духовке.
– Я уже прямо боюсь его!
Девушке слабо верилось, что повариха, которая все еще охаживала в воздухе подвижное, будто живое, тесто, не справилась бы с этим сопляком, – к усище явно тянул килограммов на двенадцать.
– Ну что вы себе выдумываете?
Многозначительно прищурившись, повариха зашептала:
– Мы же, дорогуша, не о физическом насилии говорим, о, нет, для этого он не мужик, но ты же не знаешь, что он тут вытворяет!
Мари-Софи не представляла, что такого мог натворить мальчишка, чтобы так ошеломить эту бывалую стряпуху – уж кое-что в жизни ей довелось испытать, как-никак крутилась на работе и передом, и задом перед самым носом у мужеского пола с тех пор как себя помнила. Сколько историй выслушала девушка после вечерних ромовых дистилляций: «И вот поэтому, дитя мое, ромовый пудинг готовится с вечера – он должен простоять всю ночь!..»
Однако сегодня поварихе было не по себе:
– Он давит на меня психически, паразит эдакий!
И она треснула тестом о столешницу с такой силой, что сотряслась вся кухня. Мальчишка испуганно вздрогнул, ухмылка на мгновение слетела с его лица, но как только в шкафах затих посудный перезвон, она снова повисла меж его оттопыренных ушей, словно открытая ширинка. Это было его проклятием, он был из тех, кто непременно расплывается в улыбочке, попав в неудобное положение, а это часто понимают неправильно. На этот раз был поварихин черед неправильно его понять:
– О, смотри! И он еще сидит и насмехается надо мной!
Мальчишка еще ниже склонился над своими человечками в надежде спрятать лицо – будто это могло что-то изменить! Повариха уже вмешала его позор в имбирное тесто, постояльцы гостиницы будут похрустывать им, запивая утренним кофе, а позже мальчишкин срам вывалится из них с другого конца, и таким образом эта злополучная проделка и стыд за то, что его, как похотливого кобелька, отчитали на глазах у Мари-Софи, станет частью мировой экосистемы».
«Интересно, и что же он такого натворил?»
«Повариха принялась по новой оживлять свое тесто, мертво лежавшее меж ее ладоней после жесткого приземления на стол:
– Боже мой, да я даже говорить об этом не могу!
– Конечно, можете! А я уж позабочусь, чтобы ему влетело как следует!
Мари-Софи послала мальчишке притворно-сердитый взгляд. У того явно отлегло от сердца, хотя он и старался этого не показывать. Бедняга проторчал всю ночь за стойкой регистрации, и было, прямо скажем, некрасиво посылать его, не выспавшегося после ночного дежурства, помогать похмельной поварихе. Конечно же, его потянуло на озорство, а то бы он точно заснул над этими несчастными пряниками.
– Вон, посмотри!
Повариха качнула плечом в сторону противня, стоявшего на стуле у выхода на задний двор. Противень был сдвинут на самый краешек сиденья и только чудом не опрокидывался на пол. Под наброшенной сверху страницей местной газеты «Kükenstadt-Anzeiger» угадывалось нечто вроде выпечки. Эта порция явно была забракована.
– Как ты думаешь, что там такое?
Но прежде чем Мари-Софи успела ей ответить, повариха принялась мало-помалу оттеснять ее в сторону отвергнутого противня, устремившись в погоню за поползшим по столу тестом.
– Да Боже мой! Ты же никогда в жизни не догадаешься! – повариха кончиком носа перекрестила воздух и, шлепнув тесто со стола на стену у черного входа, продолжала месить его там.
Мари-Софи больше не могла равнодушно воспринимать эту кухонную драму, невольной участницей которой ей пришлось стать. Ее уже подташнивало от колыхавшейся перед глазами бесформенной телесной массы, от духовки несло удушающим жаром, и девушку охватил страх, что ей, возможно, никогда не удастся вырваться из этого затейливого танца с поварихой. А ведь сегодня был ее выходной! Воскресенье! Она просто спустилась сюда по-быстренькому перекусить! Пятнадцатиминутное свидание с незамысловатым завтраком превращалось в нескончаемую трагедию, действующие лица которой искали ответы на извечные вопросы о чести, совести и темной стороне человеческой души.
А повариха тем временем, как и подобает хорошей актрисе, подвела сцену к драматической кульминации:
– Вот оно!
Мальчишка дернулся, когда повариха буквально выпалила эту реплику. Близость к виновнику и запретному печеву довела ее до точки кипения, когда она, казалось, была готова ринуться прямо сквозь стену, во двор и еще бог знает куда – с тестом над головой как знаменем строгости и усердия.
Казалось, у Мари-Софи нет ни единого шанса выбраться из этой кухни абсурда в здравом рассудке: повариха, по всей видимости, так и не раскроет улики в судебном разбирательстве «Благопристойность против неуклюжего Ханса», вылепленные мальчишкой человечки в конце концов станут такими крохотными, что, чтобы отделить от пряничного тела руки и ноги, ему придется расщеплять атомы, а сама Мари-Софи так и не попадет на встречу со стаканом молока, ломтиком хлеба и грушей – своей главной целью в это воскресное утро – и умрет здесь от голода.