Скугга-Бальдур

Долину накрыли тяжелые облака.

Снегопад зарядил до завтрашнего утра.

Небо чистое, а рассвет – самый сумрачный из тех, что случаются зимой. Едва заметный в проеме приоткрытой двери Фридрик Б. Фридйоунссон курит трубку, набитую чуть подмоченным опием табаком. Что-то касается его ног, это пожаловал домой самый старый во всей Скандинавии кот – Маленький Фридрик. Он замерз после своего кошачьего winterreise [6] и хочет, чтоб его впустили в дом. Хозяин Брехки впускает своего тезку в дом.

Чуть погодя Фридрик видит, как внизу, в Долине, из дома на хуторе Дальботн, выходит человек. Это сьера Бальдур, издалека он похож на маленькую кочку на ландшафте. Из-за его левого плеча торчит маленькая палочка – дуло ружья. Сьера Бальдур на лыжах пересекает заснеженный луг и берет курс на север, вдоль горной гряды Аусар, к скале Литла-Бьярг.

Фридрик выбивает трубку о каблук.

И уходит в дом спать.

III

(11–17 января 1883 года)

Гремит выстрел! И в единый миг сдувает с диких снежных пустынь их божественное спокойствие – как простой бумажный обрывок.

Из ружейного дула вырывается огненный сноп.

Взрыв пороха грохочет:

«СЛУШАЙТЕ ЧЕЛОВЕКА!!»

Лиса, жалобно вякнув, подбрасывается в воздух…

Сьера Бальдур с трудом поднимается на ноги.

Перед глазами, ярко вспыхивая, плавают фиолетовые солнца, в ушах оглушительно звенит. Ноги после долгого лежания в снегу затекли, но жизненная влага устремилась по телу, как только он задвигался.

Священник ковыляет к камню и смотрит на лису. Все верно, вот она лежит – дохлее не бывает. Опустившись на левое колено, он берется за пушистный хвост и поднимает ее: на вид вроде целая – кой-какая ценность в ней есть.

Он встает с колена и запихивает лисицу себе за пазуху.

* * *

Самая высокая вершина в горах Аусхеймар называется Восточный пик. На этом развернутом к западу пике есть острый, как бритва, скальный карниз. Он называется Южным, хотя на самом деле смотрит на юго-юго-запад. Когда вьюжит с северо-востока, на южной стороне того карниза образуется ужасающих размеров снежный нарост, который тянется вниз почти до самого подножия пика.

Как раз там, на склоне, у подножия Восточного пика, и стоял сьера Бальдур, держа в левой руке ружье, а правую по запястье засунув за борт куртки – ну вылитый Наполеон в пустыне.

Вот тут-то горный пик и откликнулся на его выстрел.

* * *

Свисающий с карниза снежный нанос разломился ровно посередине с таким оглушительным хлопком, что внизу, где стоял священник, столбом поднялась снежная пыль. Она проглотила его в себя, закрыв со всех сторон видимость, а отломившаяся нижняя часть гигантского наноса заскользила вниз по склону, по пути прихватив с собой и святого отца.

Он, кувыркаясь, несся под уклон, вертясь колесом и приземляясь поочередно то на руку, то на ногу – без единой передышки, и потерял при этом и меховую шапку, и ружье. Так крутило его довольно долго, пока он наконец не попал на землю одновременно обеими ногами. Тут ему удалось какое-то время противостоять лавине, но потом она снова сбила его с ног, и после этого он уже находился попеременно то сверху, то в толще лавины, иногда – наполовину, а чаще – весь целиком.

Так и летел сьера Бальдур. Во все это время он пребывал в полном сознании и ни разу надолго весь целиком под снегом не оставался.

* * *

Метров через двести вниз по склону лавина остановилась – как раз на выступавшей на склоне горной чаше, что называлась Троном Фрейи [7].

Под отвесом этой чаши начинался очень крутой спуск под названием Киннар, который стремительно сбегал до самого низа, до самой подошвы ледника.

Сьера Бальдур какое-то время не шевелился, приходя в себя после такого путешествия. Он слегка запыхался и покашливал – во время полета ему было толком не вздохнуть. Однако и сейчас набрать в грудь воздуха не получалось – лавина плотно сдавила его со всех сторон. Священник был полностью погребен под снегом, наружу торчали только голова и правое плечо. Он попытался поворочаться, но получилось лишь подвигать правой ступней и слегка приподнять плечо. Он чувствовал боль в левом бедре и заключил, что оно повреждено, так как нога ниже бедра онемела.

Зато погода была наичудеснейшая: на небе – редкие облака, с юга нежно веял легкий ветерок, а над пустынными снежными просторами парило зимнее солнце – жирное и краснолицее, как желток в вороньем яйце. Эта тишь прилетела сюда на крыльях вчерашней бури.

* * *

Вдруг по снегу пробежала тень, и через мгновение неподалеку от сьеры Бальдура приземлился ворон. Склонив набок голову, он разглядывал застрявшего в снежной ловушке человека. Священник тряхнул головой и зашикал, отгоняя незваного гостя:

– Кыш, кыш отсюда! Непригожий ты, ищейка Óдина [8]!

Но ворон был послушен не больше обычного. Он покаркал, подзывая своего тезку, и, когда сьера Бальдур снова взглянул, птиц уже было две. Они вперевалку расхаживали взад и вперед, точили клювы, а в перерывах между этим вытягивали к человеку шеи и разражались отвратительной стервятничьей распевкой:

– Карр! Карр!..

Так, попрыгивая в его направлении, они мало-помалу приближались и явно предвкушали поживу. Когда же ворон покрупнее ухватил клювом шарф и принялся выдирать из него пряжу, священник понял, что пришло время вызволять себя из этого утеснения. После долгих торгов и препирательств с лавиной ему удалось выспорить у нее и высвободить правую ногу, а чуть погодя снег отпустил и руку.

Пробарахтавшись порядочное время, бóльшая часть которого ушла на то, чтобы швырянием снежков и угрозами держать воронье в отдалении, он наконец выполз из своей белоснежной могилы.

* * *

Сьера Бальдур выбрался на поверхность, однако полностью от снега еще не избавился. Пока лавина несла его с собой, снег набился между одежек и даже под них – на голое тело, и теперь начал таять и заструился по коже леденящими ручейками: из-под подмышек, по груди, по спине и дальше вниз – в обувку.

Священник тихо порыкивал, пока вода согревалась на его избитом лавиной теле.

* * *

Он принялся обдумывать дорогу домой. Похоже, ему нужно держаться скального пояса, следуя на запад – до самой расселины… Или отправиться в противоположном направлении и попробовать пройти вдоль реки Мьядарау… Или… Из-за птичьего гвалта святому отцу не удавалось удержать в голове ни единой целехонькой мысли. Вóроны слонялись вокруг, корчась от голода, перекатывались на спину, каркали и колотили по мерзлому насту крыльями.

Сьера Бальдур пригрозил им кулаком и заорал:

– Да заткнитесь вы, или я отпалю вам ваши чертовы бóшки!

Слуги, жившие в его хуторском доме в Дальботне, знали такое средство от головной боли: они сжигали в котелке воронью голову, смешивали пепел с крепким щелоком, а мешанину затем намазывали на больное место и держали до тех пор, пока боль не утихала.

Как ни странно, на этот раз воронья парочка послушалась. Птицы вдруг враз замолкли, подпрыгнув, поднялись над снежным полем и легко, ни разу не взмахнув крыльями, слетели с края горной чаши. Там их подхватил воздушный поток и увлек за собой в голубую высь.

Вот теперь они были красивые.

* * *

Сьера Бальдур энергично прохаркался, собираясь плюнуть вслед воронью, но прежде чем он успел избавиться от плевка, сверху над ним послышался низкий свистящий звук. Быстро оглянувшись через плечо, священник обшарил взглядом Восточный пик: теперь оттуда исчезла уже и верхняя половина снежного наноса.

В то же мгновение лавина явилась к сьере Бальдуру на свидание. Треснув священника в спину, она столкнула его с выступавшей на склоне каменной чаши. Он проехался головой по ее острой кромке, и та, задрав на макушку вязаную балаклаву, отхватила от его упитанного затылка порядочный кусок мяса.