Алло, Милиция? 2

Даже в полумраке салона «Волги» стало заметно, что Образцов побледнел.

— Ты намекаешь, что это — наркотик?

— С большой степенью вероятности. Но где его вещи? Где одежда? Где тело?

— Тело кремировано там же в Горьком, для удобства перевозки в виде урны. Одежда возвращена родственникам. В каком виде, постирана ли, выброшена, не знаю, сегодня выясним.

— Николай, это очень плохо?

— Хуже не бывает. Ну, если только Мулявин крикнет в микрофон в Лужниках «долой КПСС».

— Почему?

— Любой человек под наркотическим воздействием может крикнуть что угодно и где угодно. Если не разберёмся с наркотиками до отлёта в Мехико, никаких гастролей не будет.

— Быстро не обещаю. Мне нужно внедриться в коллектив, стать своим. Простите, спешу к «Песнярам».

Глава 12

12

В четверг назначили прослушивание песен нового репертуара, комиссия, худсовет. Явилось руководство филармонии, чины из Министерства культуры и горкома КПБ. Дёмин показал Егору на Волобуева, официально — заместителя художественного руководителя ансамбля.

— Вот наш Пиночет. Доморощенный. Умеет только морду надувать и покрикивать. Да стращать: «вы ещё узнаете у меня», «на гастроли дальше Бреста не уедете». Вдохновляет, короче.

За полчаса до появления высокопосаженных гостей репетировали новые вещи. Егор попросил в виде эксперимента «Русский лес» сыграть с оригинальной мелодией «Скорпов», подговорил бас-гитариста и ударника. Сам вывел гейн на микшерском пульте почти на максимум. Тронул струны, «Музима» отозвалась, реагируя на прикосновение владельца как верный пёс на хозяина. В том месте, где в оригинальной композиции Still Loving You звучит мощное If we'd go again аll the way from the start, врубил футсвичем овердрайв[1]. Гитара взревела, поддержанная тяжёлым басом и ударными.

— Стоп-стоп! — замахал руками Мулявин, звукач по его сигналу отключил усиление. — Этот вариант играем только на концертах. Егор! Ты с ума сошёл? Придёт комиссия, нас зарежут без ножа. Тяжёлый рок — реакционная буржуазная музыка. Бас-гитару используем минимально. Ударные — тоже минимум, из них больше тарелочки. Все по местам, начинаем.

Начали. Длинный проигрыш на двух гитарах.

— Лес… Русский лес… — очень высоко затянул Пеня, к пятой строчке подключился Кашепаров, подыгрывая на баяне. Берштейн боязливо прикоснулся к струнам бас-гитары, её вообще почти не было слышно. Демешко стучал по тарелочкам. Там, где у «Скорпионс» звук взлетал до форте, Пеню голосами поддержали Мулявин и Дайнеко. Примерно то же самое случилось и с суровой песней «Комбат». Чтобы пропустил худсовет, «Песняры» переделали её, добавив длинное лирическое вступление. Потом якобы грохнула пушка, возвещавшая переход от мира к войне, чтоб милитари-текст звучал логично, после её выстрела вступали сразу четыре тенора. Они могли спеть низко, но Мулявин велел тянуть вверх на манер «Молодость моя, Белоруссия». Саркастичный Дёмин называл это «хором мальчиков-зайчиков», а Владимир Георгиевич обещал разрешить на концертах нормальную рок-версию.

Егор прикинул, что Николай Расторгуев в 1982 году уже взрослый мужчина. Услышит это… Позорище! Зря «Комбата» спел «Песнярам». Нужно было жертвовать европейской попсой, её не жаль извращать как угодно. От такой версии «Комбата» хотелось рыдать, и отнюдь не от восторга.

С таким настроением встретили комиссию.

Когда началось прослушивание, шесть чиновничьих лиц, четыре мужских и два женских, а также гэбист Волобуев, вытянулись в выражении критического и сосредоточенного внимания. Музыкальное решение двух новых композиций, естественно, никакого отторжения не вызвало, тут Мулявин угадал. Прицепились к словам.

— У меня вопрос к автору текста, — тоном классной дамы произнесла немолодая мадам из Минкульта, в очках и с высоким начёсом, чей облик как нельзя лучше подошёл бы для снижения энтузиазма у сексуального маньяка. — Почему Россия и Москва, а не Советский Союз и другие города?

— Егор, отвечай, — кинул его под танки Мулявин.

— Егор Евстигнеев, — представился он. — Песня написана в декабре и посвящена сорокалетию подвига советских воинов, остановивших врага, рвущегося к Москве со стороны Вязьмы. Если бы они сломили оборону наших воинов, то прорвались бы к центру столицы, там Калининский проспект и Арбат. Украина и Белоруссия уже были оккупированы фашистами, впереди оставалась только Россия — до самой Камчатки. Кавказ и республики советской Средней Азии южнее этого вектора наступления.

Он выдохнул.

— Как точно географически продуман текст песни, — пророкотал партийный чиновник, а Егор похвалил себя за то, что не обнародовал тут «Рассея, моя Рассея от Волги и до Енисея», иначе угодил бы в диссиденты за сокращение чуть ли не вдвое географической территории РСФСР.

Волобуев, низенький крепыш с ранними залысинами, тоже решил внести свою лепту.

— Скажите, молодой человек. Почему «Русский лес», а не «Белорусский лес»?

С этим было проще.

— Потому что у нас уже есть «Молодость моя, Белоруссия», песня партизан, сосны да туман. А партизаны братского русского народа не воспеты. Мы не можем допустить, товарищ, чтоб нас обвинили в белорусском национализме, причём именно на гастролях по России.

Сам посыл, что идея переименовать лес, всего лишь лес, может быть истолкована как националистическое проявление, прозвучал столь тревожно, что дама из Минкульта и директор филармонии даже слегка отодвинулись от Волобуева.

Он злобно зыркнул на Егора, но промолчал.

В целом, всё прошло благополучно.

Эх, слышала бы эта надменная комиссия про поляков и собак в гродненском ресторане, на смену которым прогремели «Поспели вишни в саду у дяди Вани»… А здесь перемывали кости за Россию вместо СССР.

Немного перенервничавший новичок, «автор музыки и слов», поспешил на Комсомольскую.

Как только Сазонов увидел деньги, жестом показал: спрячь! Потом вывел Егора из здания, сам сел за руль неприметных серых «Жигулей», предложив ему занять место рядом, и поехал к Немиге.

— Откуда деньги?

— Валентина Ивановна — женщина с понятием. Хоть наше сотрудничество с ними начинается с февраля, Бекетов не забрал всю январскую прибыль. Кабушкина отдала две тысячи.

— Не ожидал, что так быстро, — признался подполковник, не скрывая замешательство. — Пойми, приток левых денег в нашу структуру — явление, скажем мягко, неординарное. Конечно, случалось, что сотрудники накрывали валютчиков, схроны банд, изымались ценности, контрабанда. Они приходовались и шли в доход бюджета, частью — для нужд госбезопасности. Но вот так, на регулярной основе, в результате внедрения агента в преступную группировку, это нечто небывалое. Признаться, я не выработал механизма приёма твоих взносов.

— Тогда держите и вырабатывайте. Как определитесь — приходуйте. Я не прав?

— Если история получит огласку, даже только внутри КГБ БССР, мне, да и тебе со мной, очень сложно будет оправдаться, что это — не взятка за покровительство криминальной структуре. Я согласовал операцию, напирая на сбор средств о коррумпированных чиновниках парт— и госаппарата. Не подумал, что ты и здесь будешь шустрее карманника на Привозе.

— Что же, мне оставлять всю долю Бекетова себе? Десять тысяч в месяц?

— Губа не треснет? — Сазонов свернул на Машерова. Слева показался серый кубик 4-го общежития БГУ, с которым у Егора, несмотря на краткость пребывания, столько всего связалось. — Евстигнеев, поступим так. Поскольку с премированием тебя за раскрытие взрыва вопрос долгий, бери тысячу себе. Заслужил. Следующие неси…

— Только по возвращению с гастролей, не раньше конца февраля.

— Да, эти твои «Песняры»…

— Наши. Национальное достояние.

— Что-то заработаешь и на гастролях. На «Верасе» больше. Становишься состоятельным мужчиной.

— Пара тысяч ещё есть. От матери и от стройотряда.

— Итого три… По поводу твоих просьб — о машине и кооперативе. С чёрной «Волгой» не советую шутить. Она — универсал, приметная. Грузины не оставят нас в покое. Обнаружат тебя на ней, будут проблемы. Отложи. Пусть с ней возится милиция. Кооператив — тоже дело не быстрое. Но у меня есть более интересный вариант. Так и быть, уделю полчаса времени.