Страница 24 из 67
Под влиянием этих доводов, и особенно доверия к своему другу, офицер уступил.
Было решено, что аэроплан отправится в путь на следующий день при первых лучах рассвета и сделает полукруг около Мидуэя, со стороны, противоположной японским крейсерам, для того, чтобы удостовериться в правильном действии всех частей. На остров же они спустятся только в том случае, если будет констатирована какая-нибудь неисправность.
Если же ничего не случится на расстоянии этих первых миль, он полетит прямо на восток.
Морис Рембо спустился в грот для того, чтобы дать Кердоку последние распоряжения в этом смысле.
Мастер также настаивал на необходимости пробного полета. Он полагал, что ему будет посвящен весь следующий день и что инженер воспользуется затем ночным временем для окончательного отъезда, так как звезды являются самыми верными указателями пути и луна с одиннадцати часов вечера находится высоко на небе.
После отрицательного ответа инженера он больше не настаивал.
– Все будет готово, – сказал он. – Но, господин инженер, вам надо отдохнуть.
– Я думал об этом: я буду спать эту ночь.
– Но не на матрасе, в гроте, как в те ночи… Вам нужен полный отдых, в вашем каземате, на вашей постели.
– Вы правы, Кердок, я лягу, как следует. Не забудьте поставить, как всегда, караул около аэроплана.
– Сегодня я буду караулить сам…
– Но вы тоже утомлены?
– Я могу выспаться и после…
Морис Рембо пожал с чувством руки мастера. Успехом этой попытки он отчасти обязан этому прекрасному работнику и, поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей на площадку коменданта, он думал о своем несправедливом подозрении при первом знакомстве с метисом.
Он решил попрощаться с майором Гезеем и его дочерью.
Прежде чем отправиться туда, он зашел в свой каземат и захватил горшок с цикламеном.
– Я ждала вас, – сказала девушка, открывая ему дверь. – Отцу так плохо… я боюсь. Мне кажется, что он слабеет с каждым днем. А! Мой цикламен!..
И бледное лицо Кэт покрылось румянцем.
– Мне так хотелось сохранить его, – сказал молодой человек. – Пять дней этот цветок стоял у моего изголовья, но кто будет ухаживать за ним? Я принес его вам, мисс…
– Благодарю вас, – сказала она. – В этой внимательности и деликатности виден француз: другой и не стал бы…
«Другой! – подумал он. – Значит, Спарк…»
Это замечание придало ему смелость. Он готов был сказать ей, что он уносит ее образ в глубине своей души, что он любит ее…
Но он не осмелился говорить в нескольких шагах от раненого, умирающего отца.
Она смотрела на него своими ясными глазами и протягивала золотой образок овальной формы, на котором рельефно выделялся образ Девы кисти Мурильо, поднимающейся на небо среди туч и ангелов, опираясь босыми ногами на луну.
– Я не знаю, существует ли отдельный святой для аэропланов, как святой Христофор, покровитель автомобилей, – сказала она, – вот образок, который я носила на шее, когда жила ребенком в монастыре. Позже он висел у меня на браслете, с которым я никогда не расставалась. Нечего говорить, как я дорожу им и верю в этот образок. Я прошу вас прикрепить его на таком месте вашей лодки, где он был бы постоянно перед вашими глазами…
Молодой человек поблагодарил ее от всей души. В это время с постели больного послышалось какое-то болезненное хрипение.
– Вы слышите… Бедный папа… Он будет так же скверно спать, как и в прошлую ночь…
– Умоляю вас, – сказал он, – разрешите мне остаться здесь… около него… около вас! Вы измучите себя, проводя ночи без сна!
– Мы чередуемся с Оливией… Часто доктор проводит у постели по несколько часов.
– Позвольте мне сегодня заменить его… в этот последний вечер, – сказал он очень тихо.
– Я не позволю, господин Рембо… Вы знаете, что вам придется бодрствовать много времени? Ведь решено было, что вы будете спать всю последнюю ночь.
– Я не усну… я более чем уверен в этом.
– Нет, вы уснете… я этого желаю…
Воцарилась тишина… Хрипение, еще более тяжелое, повторилось и прервало их разговор.
– Этот хрип поражает меня в самое сердце, – сказала она. – Если бы вы знали, как он страдает!
Она поспешила к постели, наклонилась и через несколько мгновений вернулась к молодому человеку, робко отступившему к двери.
– Нет, – сказала она, – возвратите мне мой образок…
– Почему? – спросил он молящим голосом.
– Успокойтесь! Я никогда не отнимаю того, что отдала… Но мне пришла мысль… я хочу сама прикрепить его к месту, которое я выберу на вашей лодке.
– Сейчас?
– Нет, перед вашим отъездом.
– Значит, мы еще раз попрощаемся тогда с вами…
– В котором часу вы уезжаете?
– В четыре часа утра.
– В котором часу вы выведете аэроплан из грота?
– За полчаса – в половине четвертого. Все готово для быстрой доставки его на платформу. В настоящую минуту настилают покрытый салом помост, с которого аэроплан будет пущен.
– Который теперь час?
– Скоро восемь часов.
– Выслушайте меня: вы пойдете отдыхать, выспитесь спокойно в течение шести часов. Это необходимо в интересах вашего дела. Я так хочу, – повторила она несколько властным тоном, и глаза ее блеснули. – Вы обещаете?
– Я сделаю все, что вам угодно…
– Я буду подражать вам. Оливия заменит меня здесь, а в два часа ночи я отпущу ее. Вы придете тогда за мной сюда.
– В такой поздний час?
– Мы живем здесь вне всяких светских условностей, в осажденной крепости. Не все ли равно – поздний или ранний час?
– Я приду…
– И мы отправимся к аэроплану для прикрепления образка.
– Следовательно, вы будете там в момент отъезда, мисс Кэт?
– Только не на платформе; но я знаю, из какого каземата я увижу ваш отъезд, и буду наблюдать оттуда.
– Из какого каземата?
– Не скажу! Вы не имеете права быть рассеянным в такую важную минуту отъезда… Вам нельзя оборачиваться… Вы будете знать, что я там и молюсь за вас…
– Благодарю вас, – бормотал он.
– Спите, я этого хочу… А в два часа будьте здесь…
Она протянула ему свою тонкую руку, на которой он, наклонившись, запечатлел долгий поцелуй. Он ушел в свой каземат взволнованный, счастливый. Ему казалось, что он чувствует, как она разделяет его любовь.
Его ожидал солдат, состоявший при нем в качестве ординарца. Он отпустил его, приказав разбудить ровно в половине второго под утро. Весь переполненный сладкими мечтами и радостными надеждами, Морис Рембо уснул – ведь она этого требовала…
* * *
Но в течение восьми дней он отвык от продолжительного сна и еще задолго до назначенного времени, в полночь, он был уже на ногах, одетый и готовый к отъезду.
Он проверил, все ли взято с собой: нож, компас, ручной ящик с инструментами, так как на аэроплане нет времени переходить с места на место и все должно быть под рукой. Затем он увидел на стене револьвер лейтенанта, комнату которого он занимал.
Это был револьвер системы «Смит и Вессон». Морис снял его со стены – он был заряжен.
Он подумал, что револьвер может ему пригодиться, а офицер легко найдет себе другой, и положил его в карман.
Ему нужно ждать еще два часа до момента свидания.
Чем заняться в ожидании этого времени?
Он решил спуститься в грот, но там все было готово. Не стоило будить Кердока, приведшего все в порядок накануне и теперь отдыхавшего.
Не отдавая себе отчета, молодой человек очутился у двери комендантской квартиры.
Дверь была полуоткрыта, и он вошел бесшумно, рассчитывая найти у постели раненого старую Оливию.
Но здесь была Кэт.
Она пошла к нему навстречу и, глядя ему в глаза, сказала:
– Мне следовало бы побранить вас за ослушание. Но я не хочу лгать, я была уверена, что вы явитесь задолго до назначенного часа, и оставила дверь открытой для вас…
– Благодарю вас, – сказал он вполголоса. – Мысль, что я должен уехать, покинуть вас, не дает мне спать… А вы?