Страница 8 из 68
Глава 3. Хозяин не знаю чего
Показалось, весь дом на секунду замер. Застыли шторы на окнах, маятник в часах замедлил ход, время застыло. А через секунду вновь потекло, но уже чуть иное. Будто на мир пахнуло морозом и сделало его свежее.
Тихон засуетился, подбежал к центральному стулу за столом и отодвинул его. В прихожей шуршало, как если бы кто-то снимал и вешал пальто, затем послышались глухие шаги о покрытый сукном пол. Они приближались к винтажной арке гостиной, а мое сердце почему-то стало биться в унисон с каждым ударом каблука.
Когда в голубоватом свете прохода появился высокий мужчина с белыми волосами до лопаток, я и вовсе застыла с открытым ртом. На вид ему между двадцатью и тридцатью годами. Точнее не знаю. Белый приталенный пиджак, сидит идеально, хотя на такие широкие плечи сложно подобрать размер. Белые брюки держатся голубым поясом, а бляха на нем сверкает мелкими камешками. Рубашка под цвет пояса аккуратно заправлена, а белые лаковые туфли наполированы и почти светятся.
Пока я, лишённая опыта общения с такими мужскими особями, хлопала ресницами и пялилась на его чёткие нордические скулы, субъект обвёл гостиную хозяйским взглядом. Мне даже показалось, его синие глаза сверкнули.
Тихон услужливо поклонился и пригласил вошедшего к столу.
— Доброго утра, Окамир Баженович, — проговорил Тихон и чуть сильнее отодвинул стул. — Изволите завтракать?
Мужчина, который Окамир Баженович, приподнял брови и проговорил низким, но приятным голосом, проходя к столу:
— Тихон, что за официоз? Ты чего? Почему из просто Окамира я вдруг стал ещё и Баженовичем?
Он сел за стол и с вопрошанием оглянулся на Тихона. Тот поднял подбородок и проговорил с видом глубокой важности:
— Хозяин, вы ведь и правда Баженович. Отец ваш Бажен.
— Я знаю, как зовут моего батю, — кивая, ответил блондин. — Ты мне скажи, с чего вдруг ты стал расшаркиваться? Сам-то есть будешь? А то поди с утра на ногах. То Пашку гонял, то от метели убегал.
На щеках Тихона проступили красные пятна, но на его невозмутимом лице не дрогнула ни одна мышца. И все же он сел на соседний стул. Я продолжала пялиться на этого вышедшего из сказки Окамира и по моему позвоночнику катилась крупная капля. Вообще потею я быстро, особенно если учесть мои габариты, поэтому всегда пользуюсь самыми сильными антиперспирантами. А сейчас не помазалась и позору будет вагон, если рядом с таким мужчиной от меня будет разить. Ужасно захотелось помыться, но вскочить и убежать из-за стола не позволило воспитание.
Окамир на меня не смотрел, будто перед ним пустой стул. Зато с довольным видом поднял крышку своего подноса, и густой пар облачком поднялся под самый потолок. Блондин шумно втянул носом аромат и улыбнулся.
— Отлично. Хороший завтрак — залог продуктивного дня, — сказал он и поставил перед Тихоном две тарелки. — Ешь. А то мне одному столько каши и мяса много.
— Вы как всегда щедры, Окамир Баженович, — поблагодарил с поклоном Тихон.
Блондин всплеснул руками и выдохнул:
— Тихон, да прекращай уже. В самом деле. Какой я тебе Баженович? Ты мне в отцы годишься. Ну… Визуально. Что ты заладил-то?
Тихон опустил голову и исподлобья указал взглядом на меня.
— Гостья же у нас, — сказал он выдержано и тихо. — Я демонстрирую уважительное и почтительное отношение, чтобы подать правильный пример.
Блондин впервые за все это время поднял на меня взгляд, его синие глаза вперились в меня, и по всему моему телу прокатилась жаркая волна. Волнение, смущение и страх перемешались и вызвали тахикардию в моей грудной клетке.
Когда этот древнеславянский бог заговорил, у меня пропал дар речи, как на зачете по сдаче манипуляций. Там я тоже от ужаса долго не могла объяснить, как стерилизовать биксы. Снова захотелось вцепиться в зубами в печенье, овсяное или пусть даже самое обычное, топленое, и быстро дробить его зубами, чтобы сладость песчинок прогнала страх и ужас. Мой взгляд на автомате скользнул по столу в поисках выпечки, хотя и так знаю — её не приносили.
— Тихон, — проговорил блондин, не сводя с меня взора, — ты считаешь, что я не вижу гостью?
— Видите… — согласился Тихон, его голова опустилась сильнее.
— Так расслабься и завтракай, — усмехнулся блондин и сказал уже мне, от чего на моей спине снова выступили горячие капли: — И ты ешь. А побеседуем после. Чего голодными сидеть?
Самооценка моя упала окончательно, потому что рядом с таким самцом я себя ощутила даже не бочкой, а целой цистерной. Куда мне ещё есть? Зато блондин принялся за большую тарелку каши, он методично зачерпывал её ложкой и отправлял в рот. Я молча наблюдала. Потом принялся за тушёные куриные ножки, а закончил куском серого хлеба, которым вымакал подливку.
Вытерев губы тканевой салфеткой, он отложил её и снова пронзил меня взглядом синих глаз.
— И почему не едим? — спросил он мягко, хотя за этой мягкостью я ощутила каменную твердыню.
Я сглотнула нервный комок. Под таким взглядом не то, что есть, дышать побоишься. Так что ответ мой застрял где-то в районе грудной клетки. Окамир бросил обеспокоенный взгляд Тихону, затем снова глянул на меня и спросил:
— Ты что, немая? Тихон, ты чего не сказал, что она немая, я бы подготовился иначе.
Тихон замотал головой и ответил торопливо:
— Нет, хозяин. Нет, она очень даже разговорчивая. Видать с перепугу язык проглотила. Да? Софья, кивните, если согласны.
Теперь уже они оба вперились на меня своими глазищами. Нервы мои лопнули, как струны на старой балалайке и я хоть и с трудом, но поднялась, чтобы с грацией асфальтоукладочного катка сбежать из гостиной. Но только развернулась, как в спину прилетело спокойное, но уверенное:
— Стоять.
Я так и замерла, глядя на арку выхода, которая подсвечена голубым сиянием.
— Сядь и поешь, — приказал Окамир, я сама не поняла, почему послушалась и села обратно за стол.
Но аппетит не шел. Я смотрела то на кашу перед собой, то на блондина. Тот с выжиданием барабанит пальцами по столу и поглядывает на Тихона.
— Точно не немая? — снова спросил Окамир, который Баженович.
— Да точно-точно.
— Хм.
— Орала так, что все мавки в озере попросыпались, — заверил Тихон. — Я их еле обратно в зимнюю спячку уложил. Проснулись, и давай хныкать.
Окамир чему-то кивнул и снова постучал пальцами по столешнице.
— Ешь, кому говорят, — в который раз повторил он.