Страница 8 из 9
Не только Фальконету показалось, что Пётр Иваныч похож на императора, о том не умолкали голоса в Петербурге. Был полковник Мелиссино могучего телосложения, широк в плечах и громогласен. А что до внешности его – то древние старушки крестились, ненароком увидя его в церкви.
А Фальконет тем временем продолжал.
– Я сейчас о Петре денно и нощно думаю, а после вина, тепла и сытной еды мне кажется, что Вы, мсьё, и есть Пётр Великий…
Он с трудом договорил длинную фразу и замолк на полуслове. Тяжёлая дрёма, навалившаяся на него после дальней дороги, доброго вина и тепла от камина, сморила его наповал.
– Дядюшка! – Понизила голос до шёпота Дарья Дмитриевна – Профессор Фальконет совсем спит… Его надо положить в кровать… Позвать Степана?
– Пусть пока здесь будет. Принеси-ка, Андрей, мою медвежью шубу, да укрой его. А Степану вели подле остаться. Коли проснётся, проводит пусть в угловую комнату, там ему хорошо будет… Да и нам спать пора. Денис Иваныч, Ваша комната, как всегда, наверху. Иван поможет Вам ко сну отойти. В соседней комнате пусть шевалье расположится, И ты, матушка, ступай к себе. Пора всем на покой. Доброй ночи, господа! Андрей, гаси свечи…
Андрей занялся жирандолью. Денис Иваныч, от чрезмерной сытости едва оторвавшись от стула, побрёл к лестнице, ведущей на другой этаж. Там наверху уже стоял лакей, держа в руках большой канделябр, свечи которого ярко освещали ступени. К себе в комнату направилась было и Дарья Дмитриевна, но тут Ласкари крепко схватил её за локоток.
– Где я смогу иметь счастие видеть Вас снова, Дарья Дмитриевна?
Дарья Дмитриевна возмущённо вырвала свою руку. Андрей, услышав какую-то возню за своей спиной, оглянулся было, но тут же обжёг пальцы о пламя свечи и вновь повернулся к светильнику. Но теперь ему казалось, что у него на спине выросли уши.
– Вы слишком смелы, шевалье!
Но Ласкари был настойчив до наглости.
– А коли у меня другой минуты не будет? Думаете легко было карету Фальконетову незаметно развалить? Да две версты на себе ваятеля тащить, только бы к Вам в дом попасть!?
– Так Вы это нарочно?!
– Уж это верно – нарочно! – Он заторопился, боясь, что ему не дадут договорить.– Я буду и впредь искать встречи с Вами… Жаль, Ваш дядюшка открытый стол не держит, я бы на каждый обед приезжал в надежде с Вами повидаться…
Дарья Дмитриевна, наконец, пришла в себя от неожиданности. К ней вернулось её умение говорить колкости неприятным людям.
– А какая для Вас экономия была бы, только подумать! Но мне это всё равно. А если Вы мне сейчас не дадите пройти, я дядюшку позову… Или вон Андрея кликну. – Прошипела она.
Возможно, увалень Фон-Визин тоже кое-что услышал, потому что сверху из темноты послышался его сонный голос.
– Где Вы, шевалье? Я жду Вас! Вы без меня комнаты не найдёте…
Ласкари и Дарья Дмитриевна разошлись в стороны и стали подниматься наверх по разным лестницам. Андрей оставил на всю гостиную только одну свечу, что-то прошептал на ухо вошедшему Степану, тот согласно покивал головой и сел на стуле в углу у камина. Дом погрузился в темноту. А Фальконет, укрытый шубой, сладко спал у горящего камина…
Прошло совсем немного времени после прибытия французского ваятеля в Петербург, а в Портретолитейном доме во всю закипела работа. Ласкари был весь в трудах. Он был представлен инженерам Конторы строений генералом Бецким как первый помощник Фальконета. Было отдано распоряжение по первому его требованию отпускать для Портретолитейного дома всё, что будет надобно ваятелю. Ласкари был чрезвычайно горд своей ролью, он умело прикрывал своё незнание и профессиональное невежество нарочитой уверенностью, развязностью и даже грубостью с теми людьми, кои должны были подчиняться ему. И вместе с тем, он смертельно боялся допустить какую-нибудь оплошность и одним махом потерять всё, что получил даром от Господа Бога. Он очень старался. А поскольку был он человеком от природы смышлёным и ловким, а может быть, даже талантливым, то обучение его происходило очень быстро и достаточно гладко. Кое-что он успел перенять и в мастерских Академии художеств от Андрея и других мастеровых. Руки его были лёгкими, память цепкой и долгой, его окружали люди талантливые и умелые, и хитроумный шевалье хорошо понимал, что только его сметливость и разворотливость позволят ему пойти вверх по ступеням той благодатной лестницы, о которой он возмечтал. Он присматривался и прислушивался к Фальконету, изучал его непростой характер, подыгрывал капризам художника, не гнушался исполнения его мелочных и пустяшных поручений, нащупывал его слабости и промахи, пока ещё не очень понимая, зачем это всё ему будет нужно, зачем понадобится, но, догадываясь, что понадобится обязательно – в общем, Ласкари во всю готовил себе будущее. Достаточно быстро он стал необходим ваятелю так же, как был нужен Бецкому.
Фальконет, проехав на его спине две с лишком версты, проникся к нему благодарностью и расположением, что для его характера, вспыльчивого и неуживчивого, было более чем странно. Ему только что исполнилось пятьдесят, он был зрелым, известным мастером и мало умел считаться с сильными мира сего. Зато он умел неистово работать, был совершенно неприхотливым в быту, относился с глубоким уважением к таланту своей ученицы Мари Анн Колло, которую воспитал не только, как художника, но и как человека: она появилась в его мастерской почти ребёнком – чего же боле?
Сначала надо было выполнить Малую модель памятника и представить её императрице. Работа шла споро, уже понятна была поза императора, и ваятель тщательно трудился над головой коня…
Постучавшись, вошёл Ласкари, положил письма на край конторского стола в углу мастерской.
– Я привёз Вам почту, мсьё Фальконет… Здесь письмо от сына Вашего, это от Дидерота, это – от самой императрицы…
Фальконет обрадовался, отложил инструмент. Подошёл к рукомойнику, не сразу отмыл руки от въевшейся глины.
– Благодарю Вас, шевалье, Вы столь любезны, что иногда и в должности почтмейстера для меня не отказываетесь быть… Пусть не обижаются близкие мне люди, но начну я с письма Её Величества.
Ласкари усмехнулся.
– Если я Вам сейчас не нужен, профессор Фальконет, я отбуду в Контору строений… Вы мне нынче много поручений дали… А оттуда отправлюсь к генералу Бецкому, он прибыл из Москвы всего на два дня, надо успеть у него все наши бумаги подписать… И не забудьте, Бога ради, что Вам тоже назначено… Его высокопревосходительство – человек непростой, капризный…
Но Фальконет не слышал его, он торопливо распечатывал письмо императрицы.
– Постоянное одобрение государыни согревает меня… Я не хочу прослыть неблагодарным… – Он сжал плечо шевалье. – Да, да, мой друг… Я отпускаю Вас… И в Контору строений, и к Бецкому… Подписывайте все бумаги, требуйте необходимое, начинается настоящая работа…
Ласкари поклонился и ушёл.
Который час придворный художник писал портрет генерала. Бецкой в мундире и орденах позировал охотно, но сказывался возраст, он устал. Ласкари был уже здесь, почтительно стоял в некотором отдалении.
– Ваше высокопревосходительство, извольте плечико на меня развернуть… – Попросил художник.
– Так ли? – Несколько подвинулся Бецкой.
– Точно так…
– Я слушаю далее, шевалье… – Продолжая прерванную беседу, взглянул Бецкой на Ласкари. – Итак, Фальконет приступил к изготовлению Малой модели… Сколь успешна работа сия?
Ласкари подробно доложил обо всём, что случилось с Фальконетом за эти несколько недель. Он ничего не забыл и рассказал обо всём: как устроился ваятель на новом месте, что ест и что пьёт, не умолчал об его недостатках, о вспыльчивости француза и профессиональной самоуверенности… Единственное, о чём он не обмолвился ни словом, так это о том, какими ветрами занесло их в дом полковника Мелиссино, который к этому времени благополучно отбыл в действующую армию.
– Понял ли ты, каковы отношения Фальконета с мадемуазель Колло? Императрица её балует, приняла радушно и засыпала заказами…