Страница 6 из 9
А что до хозяйства, то в отсутствии господ им серьёзно и обстоятельно занимался воспитанник Петра Ивановича Андрей, которого Мелиссино ещё в отроческом возрасте присмотрел в мастерских Академии художеств. Паренёк оказался таким толковым и сообразительным, а голова его так была напичкана всякими техническими фантазиями, что полковник Мелиссино, весьма охочий до всяких механических фокусов и алхимии, тут же забрал его к себе в дом и после ни разу не пожалел об этом. В глубине усадьбы Мелиссино, за огромными липами, скрытая густым кустарником находилась большая мастерская со всеми нужными мастеровому человеку вещами. Рядом с ней была кузня и здесь же небольшая плавильная печь. Пётр Иваныч был большим выдумщиком и фантазёром. Чем только не занимались они с Андреем! И химией, и металлургией, сами изобрели совершенно новый состав бронзы, Мелиссино передал его в Арсенал, где по этому составу долгие годы отливали пушки для артиллерии. На фейерверки, кои они вдвоём устраивали на Рождество на поляне подле барского дома, съезжался поглазеть весь Петербург. Андрей был круглым сиротой, и потому особенно сильно привязался и к своему воспитателю, и к его домочадцам, а в отсутствии хозяина умело содержал в порядке и дом, и усадьбу…
Так что Дарья Дмитриевна хозяйством вообще-то не занималась, но сегодня день был особенный: нынче стукнуло ей немного-немало пятнадцать лет. И дядюшка приехал без предупреждения, чтобы обрадовать её, и тётушка должна к выходным вернуться, вместе с маленьким кузеном Алёшенькой, а в воскресенье в честь сего радостного события приглашены были гости, и будут танцы. Ещё не минуло и года, как дядюшка на Рождественском куртаге представил её императрице. Государыня Дарью Дмитриевну приласкала и потом непременно отмечала её участие в балетах и спектаклях, которые давались в разных известных домах… А ещё сегодня в дом Мелиссино приехал никто иной, как Денис Иваныч Фон-Визин. Дарья Дмитриевна не могла и припомнить, сколько лет знала его: Денис Иваныч был воспитанником гимназии при Московской Академии наук, коей директором служил родной брат её дядюшки Иван Иваныч Мелиссино. Иваном Иванычем он был и представлен в их доме как любимый ученик и весьма положительный человек. Дарья Дмитриевна и Фон-Визина полюбила крепко, ну, как было не полюбить такого смешного и толстого щеголя и модника, обожавшего кружева и манжеты, сытную и жирную еду, и таявшего от блаженства, при поглощении неимоверного количества всяких сладостей и десертов! А сколько новостей Денис Иваныч приносил в их дом! Как остроумен и весел он был, как без натуги смешил её до упаду, изображая в лицах всякие комические истории, случившиеся при дворе! Его ехидные и колкие стишки носились по Петербургу и Москве, и обратной дорогой залетали в дом Мелиссино, и очень веселили всех домочадцев. Служил он секретарём при Иване Перфильиче Елагине в Кабинете « при собственных его величества делах, у принятия челобитен». Ну, а как назначен был Иван Перфильич директором императорских театров и музыки (чиновников у государыни было не столь много, и все они соединяли в себе деяния министров различных ведомств в самых неожиданных сочетаниях), то Денис Иваныч настолько этим делом заинтересовался, что и Дарью Дмитриевну заразил, и Андрея в театр привлёк, чтобы на сцене всякие превращения и провалы делать.
И приехал он сегодня не с пустыми руками: Денис Иваныч привёз, наконец, черновик своей пьесы « Бригадир». Дарья Дмитриевна давно его просила об этом, да Фон-Визин всё отшучивался, да отговаривался, а сегодня вот в честь её рождения принёс. Она сидела на софе в гостиной и слушала его, почти перестав дышать. Вошёл Пётр Иваныч, за ним, словно тень, Андрей. Дарья Дмитриевна вскочила, потащила за руку, усадила дядюшку рядом с собой.
– Вы только послушайте! Рассказывайте, Денис Иванович! Ну, пожалуйста!
– Извольте… – послушно продолжал Фон-Визин. – У того Бригадира и Бригадирши сынок есть. Тем и знаменит, что в Париже побывал… Но славны бубны за горами, а кто своих ресурсов не имеет, тот и в Париже проживёт, как в Угличе… И приезжает семейство это в гости к Советнику с Советницей, да не просто так, а сватать Сына своего за дочь Советникову… Помилуйте, Дарья Дмитриевна, ничего глупее нет, чем свои пиесы пересказывать! Давайте лучше представим дядюшке Вашему те сцены, что уже написаны, хотите?
– Конечно, хочу! Сейчас мы быстро всё устроим… – Дарья Дмитриевна вскочила, закружилась вихрем по комнате.– Только Вы, дядюшка, в это кресло садитесь, мы с Денисом Иванычем тут встанем… А ты, Андрей, рядом с дядюшкой устраивайся, тут каждое слово ловить надобно, в каждом свой смысл имеется… А сейчас мы так сделаем… Я буду, женские роли представлять, Советницу да Бригадиршу, а Вы, Денис Иваныч, – мужские…
Фон-Визин в знак покорности приложил руки к своему сердцу.
Ах, как любила Дарья Дмитриевна эти представления! В балетах и спектаклях, что она устраивала для родных, разве что мыши, которые в изобилии водились в домашних чуланах, не участвовали… Другой раз она и всех дворовых тащила в гостиную, которая превращалась ею в театральную сцену. Дядюшка не препятствовал ей в этом, вспоминая и свои спектакли в Шляхетном корпусе, которые давались воспитанниками для увеселения императрицы Елизаветы Петровны. Он и в театре знал толк, а племянница его в деле этом так преуспела, что её и в другие дома стали приглашать при постановках всяких представлений, коими тешила себя столичная знать, изображая на импровизированной сцене жизнь греческих героев или всяческие моралите…
Еле сдерживая смех, Дарья Дмитриевна читала за Советницу.
– Не правда ли, душа моя, что во Франции живут по большей части французы?
Фон-Визин отвечал в тон за Бригадирского Сына.
– У Вас необычайный дар отгадывать! Всякий, кто был в Париже, имеет уже право, говоря про русских, не включать себя в их число затем, что он уже стал больше француз, нежели русский.
– Скажи мне, жизнь моя, можно ли тем, кто был в Париже, забыть совершенно то, что они русские?
– Совсем нельзя. Это не такое малое несчастье, которое скоро в мыслях могло быть заглажено…
Представление довольно быстро закончилось – Денис Иваныч набело написал только первое действие.
Пётр Иваныч всё ещё громко хохотал.
– Ну, молодёжь… Уморили Вы меня!
– Как жаль, Денис Иваныч, – вздохнула Дарья Дмитриевна,– что Вы только одно действие написали! А дальше-то, что будет?
– А вот не скажу! – Отмахнулся Фон-Визин.
– А отчего же не скажете?
– А оттого, что и сам пока не знаю.
– Бог мой! – Вздохнула Дарья Дмитриевна.– До чего же это счастье – на сцене представлять!
К тому времени в гостиной стало совсем темно. Мелиссино хлопнул в ладоши, тотчас же в зале появился лакей и торопливо начал зажигать свечи в дорогих медных канделябрах и жерондолях, расставленных по всем углам.
А как только заиграли свечи в окнах гостиной, во дворе усадьбы началось оживление. Несколько мужиков, прихватив лестницы, стали зажигать один за другим масляные фонари на витых чугунных столбах, которые тесным хороводом окружили барский дом и тянулись по накатанной дороге к воротам господской усадьбы. Два мужика с лестницей, продвигаясь от фонаря к фонарю, всё дальше и дальше подступали к воротам, как вдруг тот, что был наверху, увидел весьма странную фигуру с какой-то непонятной поклажей на спине.
– Гляди-ка, Васька, идёт кто-то… – Сказал он сверху, вглядываясь в темноту.
– Померещилось тебе, – отмахнулся его товарищ снизу. – Кто в такую пору по дороге может шастать? Разбойников тут отродясь было не видать…
– Так ей-же-ей! Еле плетётся, ноги узлом завязывает…
Верхний слез с лестницы, и оба мужика застыли в ожидании, глядя на дорогу. Луна светила ярко, странник приближался к воротам усадьбы, вскоре его можно было рассмотреть, как следует. Один из мужиков присвистнул.
– Глядь-ка! Он ведь на себе другого тащит! Случилось поди что, несчастье какое… Ну-ка, пойдём, подмогнём…
И оба заторопились навстречу распаренному от трудов Ласкари, на спине которого трясся от холода вконец заледеневший Фальконет.