Страница 4 из 32
Сзади послышался стук копыт. Граф оглянулся. По узкой, опоясывающей лес тропинке прямо на него летел шоколадный в яблоках скакун, в седле уверенно сидела белокурая амазонка в малиновом платье.
Граф бросил ружье, подхватил поводья, похлопал разгоряченного коня.
— Наконец-то, Юлия. Я уж отчаялся, — он поцеловал ей руку, взял за талию и легко опустил на землю.
— Простите, граф, — сдерживая учащенное от быстрой езды дыхание, ответила девушка. — Я не могла раньше...
Он привязал скакуна рядом со своим, поднял ружье. Нерон укоризненно скулил, не понимая, отчего так быстро кончилась охота и отчего не ценят его труд: вот же они, все три куропатки, лежат около хозяина.
— Нерон, лежать! — Собака послушно исполнила приказание.
— Видите — какая. — Он показал на выползавшую из-за горы черную тучу. — Сейчас польет дождь, быстрей! — Взял Юлию за руку, и они быстро пошли по тропинке. Ливень настиг их, когда до дорожки оставалось метров сто, и успел основательно вымочить.
Он растопил печку, придвинул поближе к огню старинное кресло, откупорил вино.
— Садитесь, дорогая. И выпейте, — протянул ей бокал. — Иначе простудитесь.
Она послушно села в скрипучее кресло, пригубила вино. Он пристроился у ее ног, на потертой козьей шкуре. Прогремел гром, ветки нещадно били в мутное оконное стекло.
— Ну уж грома вы положительно боитесь, — улыбнулся он и тотчас строго добавил: — Извольте выпить до дна, сударыня. Вино бургундское.
Она в задумчивости покачала головой.
— Значит, так ничего и не боитесь — ни быстрой езды, ни грома? — продолжал удивляться граф.
— С вами я ничего не боюсь. — Юлия улыбнулась и тихо добавила: — Пока вы меня любите.
Он прижался лицом к ее мокрому платью, положил голову на колени, ощутил тревожащий запах жасмина и понял, что с этой женщиной он будет всегда, пока она его не покинет.
— Вы знаете, милый, — гладя его волосы, сказала Юлия, — я закрыла глаза и представила себя маленькой девочкой в карете, на коленях у меня лежит голова маленького моего брата — Мишеля. Мы очень много времени проводили с ним в детстве в карете. Странно, правда? А что делать? Отец умер, не оставив нам, шестерым детям, никаких средств к существованию. И вот с раннего утра моя красивая мама усаживала нас в огромную старую карету, и целый день мы ездили из дома одной дальней родственницы в дом другой, не менее дальней. Потом — в особняк богатого покровителя. Так выходило, что чай пили у одних, обедали у других, ужинали у третьих. В домах близких знакомых нас пускали даже в столовую, а если отношения были недостаточно близкими, тоже не беда: мама шла одна и никогда не забывала посылать что-нибудь со стола ожидавшему в карете голодному выводку. Эта кочевая жизнь доконала ее: она умерла за обедом у очередного благодетеля, и великой княгине доложили, что на мостовой в карете остались три хорошенькие девочки и три мальчика. Самую старшую она взяла к себе. Так я сделалась «фрейлиной».
Юлия помолчала, потом встала, подошла к окну, долго смотрела сквозь запотевшие стекла. Граф подошел к ней, взял за плечи, попытался обнять, но она мягко высвободилась.
— А теперь я расскажу вам, граф, как я перестала быть фрейлиной.
Он удивленно поднял брови.
— Что случилось, дорогая?
— Я сегодня упала в ноги великой княгине и просила у нее прощения и разрешения удалиться. Мы долго плакали вместе с ней... Она простила меня. Это так великодушно.
— Вы... ждете ребенка? — в его догадке мелькнул испуг. — И она это знает?..
— Да. Я назвала ей имя отца, потому что она требовала... Я не могла солгать.
Граф побледнел: его связь с великой княгиней была секретом лишь для немногих при дворе, и теперь он не мог понять, что поразило его больше — то, что у Юлии будет ребенок, или то, что великая княгиня знает имя отца этого ребенка. У него сейчас даже не хватило фантазии предсказать последствия. Но может, всё к лучшему? Ведь еще несколько минут назад он говорил себе, что не может жить без этой женщины. Да, говорил! Но одно дело говорить, и совсем другое... Завтра бал, и уж там великая княгиня даст ему бой. За что он боялся: за свое будущее, будущее блестящего кавалергардского ротмистра, фаворита, или за судьбу Юлии? Но так нельзя ставить вопрос — ведь крах его карьеры означает и прозябание для Юлии.
Заметив на себе взгляд ее полных слез глаз, он поцеловал ей руку.
— Все будет хорошо, Юлия. Вам нельзя волноваться...
В этот воскресный вечер в гостиной квартиры Зарецкого было оживленно. В последние два года такие собрания в доме старого профессора стали традицией. Раз в неделю, в субботу или воскресенье, радушный хозяин принимал коллег по увлечению — местных нумизматов. Сначала их было пятеро, но со временем осталось трое: Владимир Константинович Барабанов, Игорь Павлович Мезенцев и Виталий Николаевич Петрунин — страстные нумизматы, обладатели довольно приличных коллекций, в их коллекциях было немало редких монет. Всех их влекла сюда возможность полюбоваться ценнейшим собранием монет Зарецкого, получить высококвалифицированную консультацию, а иногда, воспользовавшись добротой хозяина, совершить выгодный обмен или, еще лучше, получить безвозмездно старинную монету.
— Итак, Александр Васильевич, вы утверждаете, что ценность коллекции определяется не ее стоимостью. Я правильно вас понял? — Барабанов улыбнулся. — Ну, разумеется, вы хотите сказать — исторической значимостью?
— Ошибаетесь, Владимир Константинович, — хитро прищурился Зарецкий. — Историческая значимость — понятие, производное от ценности. Может, Виталий Николаевич придет вам на помощь? — повернулся профессор к Петрунину.
— Системностью и полнотой собирания монет, — не задумываясь, ответил тот.
— Ну, а вы, Игорь Павлович, как полагаете? — обращение Зарецкого свидетельствовало о том, что и Петрунину не удалось правильно ответить на вопрос.
— Возрастом монет, — неуверенно предположил Мезенцев и с нескрываемым любопытством ждал реакции профессора.
— Должен всех вас огорчить: правильно ответить никто не смог. — Александр Васильевич сделал небольшую паузу. — Ценность любой коллекции в целом и каждой монеты в отдельности обусловлена их подлинностью.
— Ну, это само собой разумеется, — разочарованно протянул Барабанов.
— А известно ли вам, что фальшивомонетчики активно действовали еще в античном мире, и в последние годы с помощью нейтронно-активационного анализа удалось установить, что значительную, я подчеркиваю — значительную, долю музейных собраний составляют старинные подделки римских монет. И сегодня туристам, осматривающим исторические памятники Рима, подозрительные личности предлагают купить монеты, отчеканенные при Юлии Цезаре или Нероне. Подавляющее большинство такого рода «сувениров» — подделки, зачастую довольно искусные.
— Вы хотите сказать, что фальшивомонетчики появились сразу же, как только началась чеканка государственных монет? — спросил Петрунин.
— Я хочу сказать, что фальшивомонетчики появились одновременно с появлением денег, — уточнил профессор.
— Я где-то читал, что первые монеты стали чеканить в Древней Греции. Это правда? — поинтересовался Мезенцев.
— Последние исследования позволяют утверждать, что не верен вывод отца исторической науки — Геродота — о том, что первые золотые и серебряные монеты выбил и отчеканил легендарный цезарь Крез, богатство которого было фантастическим. Крез в VI веке до нашей эры правил Лидией — античное государство на берегу Эгейского моря. Я сейчас пойду приготовлю кофе.
Профессор встал, высокий, стройный, легкими шагами направился в кухню и через минуту-другую он вынес на подносе кофейник и крошечные чашечки из сандалового дерева. Разливая кофе, он продолжал:
— Первые монеты появились действительно в Лидии, но только гораздо раньше, где-то на рубеже восьмого и седьмого веков до нашей эры.
— Итак, мы можем считать Лидию родиной монет? — Петрунин допил кофе и осторожно поставил чашку на край журнального столика. — Ну, а где родина фальшивомонетчиков?