Страница 1 из 62
Коллектив авторов
Вас зовут «Четверть третьего»?
М. Грешнов
Маша
– Борис! Да проснись ты, слышишь!
Спальный мешок заерзал, растянулся, как гигантский кокон.
– Ни одной собаки, Борис! Исчезли…
Кокон опять зашевелился, показалась голова, открылись глаза – мороз двадцатиградусный, – прищурились:
– А мне снилось…. море – такое синее. До сих пор в глазах…
– Ты пойми – ни одной!.. – волновался Василий. – Как ветром унесло!
– Куда?
– Знал бы – не спрашивал…
Борис сел, извлек откуда-то шапку, нахлобучил на голову.
– Так и сбежали?.. А море – ух, синее!..
Василий выругался с досады:
– Да придешь ты в себя?..
Утро разгоралось в туманах. Розовый свет ложился на гладь заснеженной реки, трогал дальние вершины и терялся над горизонтом, в пучине уходящей ночи. Все было чистым, белым; странно чернели на белизне двое нарт, круг остывшего костра и – ни звука.
Это подействовало на Бориса больше, чем толчки и слова Василия. Вскочив на ноги, он закричал: – Рустан, Рустан! Салка!
Крик пронесся над рекой, слабо отдался от обрывов берега.
– Куда же они девались?..
Отпечатки лап, покружив у костра, устремлялись по берегу к излучине реки. Геологи бросились по следу.
Это была неплохая разминка, вроде зарядки, да и мороз подхлестывал подходяще… Но главное – почему и как далеко ушли собаки?
Запыхавшись, обогнули мыс, круто вдавшийся в реку, и остановились. Стая была здесь.
Накануне вечером Борис и Василий взорвали тут сползший откос, хотели остаться на ночь, чтобы с утра приступить к пробам, но глыба нависла так угрожающе, что друзья сочли за благо удалиться и найти для ночлега более удобное место. И сделали правильно: глыба отвалилась и на высоте четырех-пяти метров открыла узкую щель, черневшую на белом известняке. Собаки ныряли в щель и появлялись с какой-то добычей, здесь же, между камней, пожирали куски…
– Рустан! Салка! – закричал Борис. – Ко мне!
Вожаки отделились, пошли; за ними потянулись другие, облизывая окровавленные пасти.
– Что вы нашли? Какую мерзость?.. – с отвращением спрашивал Борис.
Сытые звери повизгивали, чувствуя, что в голосе нет угрозы, и делали попытки потереться мордами об унты Бориса и Василия.
Те невольно отступили: собачьи пасти были в крови до самых глаз, облеплены бурой шерстью; кругом валялись куски мяса, покрытого мохнатой кожей.
Преодолевая брезгливость, Василий нагнулся над изгрызенным куском:
– Борис!..
Тот сам рассматривал клок кожи и, когда поднял глаза, в них было удивление и недоуменный вопрос:
– Не пойму… Не встречал подобного.
– Это непостижимо, Борис. Трудно поверить…
Пока Борис отгонял собак, Василий уже карабкался по камням к отверстию. Товарищ нагнал его у самой дыры, и то, что предстало взорам, потрясло обоих до оторопи.
В черной пустоте вырисовывался бок громадного животного.
Бурая шерсть висела клочьями, как омертвевшая кедровая хвоя. Часть кожи и мяса была содрана, виднелось обглоданное ребро… В глубине угадывались очертания еще большего зверя.
Но внимание друзей было приковано к рваной глубокой ране: из нее – невероятно! – крупными, как горошины, каплями сочилась густая кровь!
– Ехать немедленно! – говорил Борис, отряхивая снег.
Перед глазами – полутьма пещеры, и в ней, как гора, зверь, привалившийся боком к скале, с опущенным хоботом и закрытыми глазами. Казалось, животное дремлет и вот сейчас свернет хобот, шагнет могучими ногами. Туша его не тронута. Это первому не повезло: мясо и шкура на левом боку изодраны собаками. Этот же исполин стоял, как живой, – подойти к нему было жутко…
Мертвый? Замороженный?.. Под пальцами ощущалась грубость и в то же время эластичность кожи, холодной, как лед, но не мерзлой, подавалась под пальцем. В пещере гораздо теплее, чем снаружи: воздух, проникая сквозь отверстие, оседал на полу легким прозрачным снежком…
Первым побуждением было – закрыть дыру.
Животное сохранилось в постоянной температуре… Отверстие закрыли парусом, завалили снегом.
– Случай необычайный, надо ехать немедля!
– До Средне-Колымска пять дней пути. Взять обе упряжки – четыре. Езжай, Василий, поднимай всех!
Завтрак друзья завершают молча, каждый обдумывает свое.
Так же молча запрягают в нарты упряжки – одну за другой.
Ничего лишнего: продукты, корм на шесть дней, ружье, и через минуту вдали – лишь черная точка в вихревом снежном облаке.
Борис садится у костра. Находка, действительно, необычна.
Встречались кости, бивни, останки с шерстью и кожей… Но такой удачи не знал никто.
Если б не собаки – два целых, так и хочется сказать – живых мамонта! Это странное ощущение, что они живые, овладело Борисом с первого взгляда, когда увидел капли черной крови: живые, только в спячке, в анабиозе!
Память торопливо развертывает, что известно об анабиозе: биологические процессы настолько замедлены… что отсутствуют все внешние признаки жизни… Наблюдается при вмерзании в лед небольших организмов – инфузорий, насекомых.
П.И.Бахметьев вскрыл закономерности анабиоза – когда нет полного промерзания и тканевые жидкости остаются при низких температурах в переохлажденном, но жидком состоянии… В переохлажденном, жидком… Здесь-то же самое, то же!.. – Борис глубоко вздыхает, чувствуя, как поднимается, подкатывает к горлу сердце. – То же самое! И смеется над сопоставлением: там – инфузории, здесь – гора, зверь, крупнее которого не знает земля!
Куда ни заведет фантазия! А все-таки – не фантазия!.. Он сам чувствовал, видел – живые!
Порыв гаснет вновь: сколько могли быть во льду в лабораторных условиях эти несчастные инфузории? Неделю, месяц?.. А тут – тысячелетия: двадцать, пятьдесят тысяч лет!..
А перед глазами – спокойная поза огромного зверя, опущенный хобот, закрытые глаза – спит!
– Оживить! – Мысль поражает, как удар грома.
Борис встает, ходит по берегу взад, вперед. Оживить!..
Опыты на рыбах, летучих мышах показали возможность оживления! Даже когда было поверхностное обмерзание. Борис вспоминает коричневую эластичную кожу, холодную, как лед, но – не лед!
Хочется еще потрогать, ощупать ее, убедиться, что не мертва, что можно оживить!..
Как?..
– Как оживить? – Борис ударяет кулаком по ладони. – Как? И снова садится на снег, упирая взгляд в пламя костра.
…Ночь наползает неторопливо. Поднялась луна, огромная, оловянная… Мороз. Середина апреля, а жмет нещадно. Борис подбрасывает в огонь сучья, языки пламени взмывают выше, пляшут, волнуются. Это помогает думать. О том же…
В тишине – отчетливые шаги. Поднимает голову. За костром темнота, ночь и луна, как пуговица, пришитая к небосводу…
– Кто идет?
Шаги замедляются, частое дыхание. Борис вскакивает и почти сталкивается с Василием.
– Борис… – тяжело опускается тот у огня.
Без рукавиц, в порванных заиндевевших унтах, одежда обледенела по пояс, по грудь.
– Там полынья… влетели с разбегу. И сразу – под лед… собаки, нарты. И сам… если б не вмерзшее корневище… Понимаешь… без ружья, без спичек…
– Ладно! – Борис достает спальный мешок, белье. – Не пропадем. Сушись!
Василий раздевается, трет посиневшие ноги. Потом сидят у костра. У Василия в глазах дрожит, плещется ужас пережитого. А, может, просто блики пламени? Борису хочется поделиться с другом, но Василию нужен покой.
Ложатся молча. Василий засыпает сразу. Борис думает, каким сложным и трудным будет предстоящий день. «Оживить…» И опять тот же вопрос: «Как? – колет острой холодной иглой – „Как?..“» На миг перед глазами море – теплое, синее, крымское. «Почему, – думает Борис, – когда кругом мамонты, мамонты… один…, – считает, другой… третий…» пока сон не овладевает всем.