Страница 5 из 26
– Но зачем она будет слать мне подарки, когда у нее есть ты! – будто защищаясь, ответила Снефрид.
– Я не вечна. Хоть я и была моложе, чем ты сейчас, когда принимала старшего сына Алов, он намного меня переживет. Его нить намного длиннее моей. И твоя нить такой же длины. А его нить обязательно нужно передать. Оставшись без своей норны, он натворит немало бед.
– Так неужели тебе некому его передать? – Снефрид беспокойно поерзала на месте. – Наверняка ты знаешь других женщин, таких же мудрых, как ты…
Она точно знала, чего хочет, а чего не хочет, но воля тетки не уступала по твердости ее воле, да к тому же была подкреплена вдвое большим жизненным опытом. Прожив полжизни одна, та привыкла во всем поступать по-своему, и Снефрид было трудно с нею спорить.
– Ваши нити связаны! Ты последуешь за ним. Так тебе суждено.
– Нет! – Снефрид встала на ноги, чувствуя, что должна бороться против попыток ее принудить, пусть даже со стороны судьбы. – У меня есть муж. И мне не нужны другие мужчины, и никуда я не собираюсь следовать за тем, кого даже не знаю…
– Ты не можешь этого изменить! – Хравнхильд тоже встала. – Как будто это я придумала! Так суждено!
Они стояли напротив друг друга, разделенные низким, обложенным крупными валунами очагом, где уже почти угас огонь. Две женщины и впрямь напоминали норн, спорящих над колыбелью новорожденного, – одна молодая, другая средних лет, одна светлая, как день, другая темная, как сумерки, и при том наделенные сходством, которое любому бросилось бы в глаза. Даже не зная сути их спора, всякий признал бы правой темную норну – само это сходство говорило, что младшая напрасно противится судьбе. Старая собака Хравнхильд, спавшая у очага, встревоженно подняла голову и села.
– И твой отец об этом знал! Он потому и выпихнул тебя замуж, едва это стало прилично, за первого, за кого было прилично отдать, что хотел отогнать твою судьбу. И вот к чему это привело – твой муж сгинул, но так, что ты не можешь взять другого, поэтому к тебе и не посватается никого поумнее, чем этот Фроди. Судьбу не обманешь. Она упрямее любого упрямца, и у нее много времени. Больше, чем человеческая жизнь.
– Мне не нужна такая судьба! – Снефрид старалась говорить твердо, но от волнения у нее дрожал голос. – Я мало об этом знаю… но достаточно, чтобы не желать знать больше! Мне не нужен твой жезл, не нужны подарки. И Ульвар когда-нибудь вернется. Отец раскидывал руны и знает: он жив и на свободе. У него не так уж плохи дела. Скорее хороши, чем плохи. Можешь ты утверждать, что это неправда?
– Отчего же, не могу, – Хравнхильд усмехнулась не без ехидства. – Он может быть жив, на свободе и даже нажил некое богатство. Но здесь, в нашем округе, в Свеаланде его ноги больше не будет никогда! Что тебе толку от мужа где-нибудь… в Грикланде! А покровительство знатных людей тебе очень даже пригодится. Ты думаешь, просто так конунг отклонил жалобы этих двух выродков? Госпожа Алов замолвила за вас словечко Фридлейву, а он – конунгу.
– Хорошо, что конунг не знал об ее участии! Говорят, он не слишком хорошо о ней отзывается!
– Может, и так, но Фридлейв не оставляет мысли жениться на Алов, а потому выполнит любую ее просьбу. А ты можешь сама стать настолько сильной, что не будешь нуждаться в их помощи. Иначе эти двое обдерут тебя, как треску, и ты останешься в одной рубашке. И все равно придешь ко мне, чтобы я не дала тебе умереть с голоду, и все равно примешь твою судьбу, но только более дорогой ценой, чем сейчас. Я тебе дело предлагаю.
– Я не желаю… этим заниматься, – Снефрид упрямо потрясла головой.
– Ты еще не знаешь, что такое настоящая сила, – тихо, не то мечтательно, не то маняще ответила Хравнхильд, и в голосе ее звучало вдохновение. – Что такое настоящее могущество. Тебе лишь не хватает смелости оторваться от старых привычек. Это все твой отец – все пытался сделать из тебя женщину, как все! Но если ты сойдешь с этой дороги, то будешь упиваться тем, чего сейчас боишься. Ты еще так молода – у тебя так много времени впереди, чтобы обрести знания, силу и влияние. Ты сможешь повелевать самыми могущественными людьми… даже конунгами. Станешь, как те великие вёльвы древности, без совета которых конунги не начинали походов. Как Идибера и Альбрюн! Если бы ты…
Хравнхильд вдруг замерла, будто у нее перехватило дыхание, и замерла с открытым ртом. Снефрид пронзил испуг – она так ясно представила, что тетка умрет в это самое мгновение, пораженная невидимым «копьем дверга»[4], и рухнет с ног, прямо в очаг…
Но Хравнхильд не рухнула. Она снова сделала вдох и шагнула к Снефрид, обошла очаг, приблизилась и взяла ее за руку. Снефрид не отстранилась – испуг еще жил в ней, она была готова поддержать тетку. Собака, виляя хвостом, стала соваться носом в их руки, будто тоже участвуя.
– Это она… – зашептала Хравнхильд ей в самое ухо; они были совершенно одного роста. – Старая… старая паучиха… Никто не знает, где она таится, в какой щели прячется, но она оттуда видит и слышит все.
– К-кто? – прошептала Снефрид.
Ее продрало морозом по спине – немалая угроза нужна, чтобы напугать Хравнхильд.
– Вирд-кона Бьёрна конунга, – почти совсем неслышно ответила та. – Ему пошел восьмой десяток. А ей, выходит, уже лет под сто. Хотя, может, она и передала свой жезл, и сейчас его вирд-кона – такая же молодая и красивая, как ты. Только ему уже с нее в этом смысле мало толку. Но она может продлевать ему жизнь, отнимая жизнь его потомков. Она убила младшего сына Алов, чтобы подкормить силу его деда. Алов боится, что она убьет и двух остальных, и правильно боится. Прошло уже лет шесть – та сила истощилась, нужна новая подкормка. Алов осыплет тебя серебром, если поверит, чтобы ты можешь защитить двух оставшихся.
– Но я не могу!
– Ты сможешь, если я тебя научу. Если ты возьмешь жезл. Не упрямься. Твоим упрямством ты вредишь и себе, и мне, и сыновьям Алов.
– Вот уж кто меня не беспокоит! – фыркнула Снефрид. – Пусть они сами заботятся о себе.
– Ты не уйдешь от своей нити. Ведь это все равно что пытаться уйти от собственных кровеносных вен. Твой жребий давно нарезан. Противясь ему, ты лишь заставишь судьбу… применить силу. Разве тебе станет от этого лучше? Я знаю, ты гордая, и силы тебе не занимать. Но судьба сильнее всякого. Даже Бьёрна конунга. И представь, что ты станешь той, кто положит предел его жизни…
– Хравнхильд, что ты такое говоришь! – дрожа, взмолилась Снефрид и в тревоге оглянулась на дверь.
На хуторе, кроме Хравнхильд, имелись только куры, козы и старый работник Кари, который не мог подслушать, поскольку уже много лет был совсем глух. Но Снефрид содрогалась, будто на нее лили ледяную воду. Тетка совсем сошла с ума – говорит о том, чтобы колдовством причинить вред самому конунгу! За одни разговоры их обеих утопят, надев на головы по кожаному мешку. Да и чем плох Бьёрн конунг – Снефрид он ничего худого не сделал. А что живет третий срок и, как говорят, питается отнятыми жизнями своих потомков, то Снефрид – не из его потомков и ей ничего не грозит. Если она не будет слушать свою безумную тетку.
– Я говорю о том, что если старый Бьёрн наконец умрет, то конунгом станет старший сын Алов. И если он будет знать, что ты помогла ему в этом… Не знаю, сумеешь ли ты заставить его сделать тебя своей королевой, но даже если и нет, влияние на него ты будешь иметь больше, чем любая законная королева. Всю жизнь, даже когда молодость и красота покинут вас обоих. Ты говоришь, он – дикий зверь? Да, это правда. Так и есть. Он по заслугам носит медвежью шкуру – не как иные хвастуны, что напялят ее на свои хилые плечи и притворяются берсерками, чтобы выманить у трусливых бондов овцу и бочонок пива. Нет, этот – настоящий. Истинный дух Одина кипит в его жилах. И ты будешь повелевать им, будто своим ручным хорьком. Он будет жаться к твоим коленям, будто преданный пес. Он разорвет любого, кто худо на тебя взглянет, а сам будет лизать тебе ноги, руки…
4
«Удар дверга» и тому подобное – обозначение внезапной боли, приступ болезни, что приписывали ударам со стороны невидимых вредоносных существ.