Страница 72 из 101
Между прочим, если бы он сначала не открыл протоку, а потом не пошел к Дмитрию Николаевичу за спиннингом, то встреча фронтовых друзей вообще могла бы не состояться!
Это обстоятельство придало Борьке дополнительные силы в споре, который развернулся между двумя Борисами, Сашей-Таганским и Толей Киселевым из первого отряда. Дело в том, что традиционный большой лагерный костер, посвященный окончанию смены, который был назначен на послезавтра, единогласно было решено в честь встречи старых друзей перенести на сегодня. Быть костровым в такой вечер — честь, за которую стоило побороться! Вот Саша с Толей и боролись. Они настойчиво доказывали, что, поскольку по графику сегодня их дежурство, им костер и проводить. А свои наряды два Бориса с лихвой отработали за завтрак и обед. Но не тут-то было! Борисы неколебимо стояли на своем: совершенные ими проступки, вне всякого сомнения, были настолько серьезны, что они самоотверженным трудом должны искупать их весь день! И чем сложнее и ответственнее будет работа, тем справедливее. А что может быть ответственнее для кострового, чем большой лагерный костер?!
Это только так кажется, что все очень просто: знай себе шуруй в костер побольше дров. Пламя до небес — и больше никаких проблем! А на самом деле все совсем иначе. Пламя до небес — это, конечно, хорошо. Но вот бабахнешь ты в огонь с излишней энергией полено покрупнее — и сноп искр тотчас посыплется на сидящих у костра. Или, скажем, положишь туда сухую елку, а тем более лапник. Пламя, конечно, от елки яркое. Но дыму! И если подует малейший ветерок, то этот едкий, тяжелый дым всем сразу отравит удовольствие. Поэтому, одержав убедительную победу в схватке за право быть костровыми, Борисы не стали терять времени даром, а тут же отправились на сбор березовых дров.
Ближе к вечеру в лагере появился Коля, которого не было видно довольно давно, кажется, с самого завтрака. Узнав про перемены с большим лагерным костром и про причины, их вызвавшие, он объявил немедленный сбор лагеря. А когда отряды построились, сказал:
— Большой лагерный костер — дело серьезное. Это не только много дров в большом огне, — это программа. А раз так, значит, что нам нужно? — Тут Коля обвел вопрошающим взглядом притихшие шеренги. И хотя никто не произнес ни единого слова, закончил: — Совершенно правильно говорите. Концерт художественной самодеятельности. Стихи, песни, глотание шпаг, дрессированные тигры — это, естественно, для тех, кто песен не поет и стихов не знает. Участие в концерте — дело сугубо добровольное. Поэтому сейчас внимание: я назову список добровольцев.
И назвал. Когда прозвучала фамилия Лисовский, Борька буквально взвился на месте. Во-первых, напомнил он Коле, он — костровой и эти труднейшие обязанности не позволяют ему отвлечься ни на минуту. Во-вторых, вспомнил Борька мамину присказку, большой африканский слон в детстве прошелся ему по ушам и потому, если Коля не хочет нанести тяжелый и непоправимый ущерб окружающей природе («а птицы, — сказал Борька, — передо́хнут после первого же куплета в моем исполнении»), его нужно немедленно исключить из списка. Наконец, в-третьих, Коля же сам сказал, что это дело добровольное.
— Добровольное, — подтвердил Коля, — я же не отказываюсь. Просто хочу сообщить, что перечисленные граждане получат за участие в концерте гонорар. Можно — авансом. — С этими словами Коля вытащил из висевшей на боку сумки увесистую пачку писем и помахал ею в воздухе. Оказалось, что на родительском дне капитан Грант втайне от ребят продиктовал родителям почтовый адрес ближайшей к Щучьему озеру деревни! Туда-то Коля и ходил после завтрака!
Боевой клич индейцев-апачей потряс округу, а к пачке мгновенно потянулись десятки рук. Но Коля оказался проворней. Он высоко поднял пачку над головой, вскочил на бревно и с этой недосягаемой высоты поинтересовался, как насчет добровольцев. На таких кабальных условиях трудно было не согласиться. Надо сказать, что до сих пор Борька получал письма только от жившей в Воронеже двоюродной папиной сестры тети Наташи. Видел ее Борька всего два раза в жизни: раз, когда ему было три года, и второй — когда восемь. А вот письма получал на каждый праздник — на Первое мая, Седьмое ноября и на Новый год. Все письма были совершенно одинаковыми, как будто тетя Наташа когда-то давно однажды села и написала их под копирку, а теперь только даты проставляет. «Дорогой племянник, — писала тетя Наташа, — сердечно поздравляю тебя с праздником… (далее следовало название наступавшего праздника), желаю тебе крепкого здоровья и успехов в учебе». Поначалу Борька очень злился, когда папа требовал, чтобы он был вежливым и тете Наташе отвечал (ну что, в самом деле, можно ответить на такое письмо?), а потом сообразил и тоже стал желать крепкого здоровья и больших успехов.
Увидев у Коли в руках конверт со своей фамилией, Борька даже в первую секунду подумал о тетке: «У нее-то откуда адрес?» Но письмо было от мамы. После неизменного вопроса, не простудился ли Борька (мама умудрилась его задать даже в письме), она сообщала, что капитальный ремонт в Одессе наконец благополучно завершился, билет на самолет уже куплен, так что, вернувшись из похода, он сразу вылетает на море. Еще мама написала: «Привет от «крокодилов».
Забавная мартышка — героиня очень смешного мультфильма — все время требовала, чтобы ей отдали обещанный привет. Борьке повезло больше, чем ей: его «привет» был вполне материален. На листочке бумаги был нарисован крокодил с огромным рюкзаком, причем морда у него была отчасти крокодильская, а отчасти, причем от большей части, Борькина.
И у Маринки Мыльниковой в письме тоже был привет-вкладыш: листок с отпечатком собачьей лапы. Маринкина мама писала, что Юмка растет, обрастает («Мы ее весной наголо постригли», — объяснила Маринка), съела папины выходные туфли и все время интересуется, когда Маринка вернется.
— Вот бандитка! — сказала Маринка со счастливой улыбкой. — Борь, а ты приедешь знакомиться с моей собакой?
Борька кивнул. Конечно, он приедет. Маринка — отличная девчонка, и собака у нее, судя по всему, симпатичная. Но только все равно — Маринка это Маринка, а Оля это Оля. И это ничего не значит, что она не спрашивает, приедет ли Борька к ней в гости.
Концерт удался на славу! В нем было все: и стихи, и песни, и номер фокусника-иллюзиониста Кио, и даже дрессированные тигры.
В роли Кио выступил инструктор Коля. И получалось у него совсем не хуже, чем у знаменитого иллюзиониста. Маленький подосиновик, который только что был у Коли в руках, на глазах у всех зрителей превратился в огромный мухомор.
— Так как насчет супчика? — допытывался «Кио», демонстрируя мухомор первому ряду.
Тигром была Маринка. У кого-то из девчонок нашлась полосатая тельняшка, усы подрисовали угольком, а хвост был создан из подручных материалов в основном усилиями Веры Андреевны. Дрессировщик Сашка-Таганский грозно щелкал бичом, сконструированным из отстегнутых от рюкзаков лямок. Тигр не менее грозно рычал, но все же выполнял все, что дрессировщик от него требовал: ходил по сооруженному специально к представлению буму, садился в шпагате, а в завершение номера даже сделал эффектную стойку на передних лапах.
Борька читал стихи. Он долго думал: какие выбрать? Хотел про войну — в честь героев сегодняшнего вечера, но любимое симоновское «Жди меня» все, конечно, знают. Твардовского тоже знают. Борьке очень хотелось представить себе капитана Гранта и Дмитрия Николаевича совсем молодыми, такими, какие они были до войны. И в памяти всплыли чеканные строчки:
Мы были высоки, русоволосы,
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли не долюбив,
Не докурив последней папиросы…
И хотя у капитана Гранта на голове сейчас была шапка седых волос, а в молодые годы он, наверное, был черным как уголь, а у Дмитрия Николаевича под брезентовой шляпой скрывалась весьма прозаическая лысина и не был он вовсе высок и хотя оба они вернулись с войны, Борька все равно точно знал: это — про них.