Страница 4 из 101
За стеной, в которую Леня уткнулся носом, была палата девчонок, и там на своей кровати лежала Федосеева. Может быть, даже спала. И знать не знала, какие тут трагедии разыгрываются из-за нее. Или, наоборот, знала, но вовсе не собиралась расстраиваться. Даже была довольна. Такая уж у девчонок натура!
Второй злосчастный разговор состоялся в тот же день. Они возвращались с экскурсии по лагерю.
Леня шел одним из последних. Это уже становилось во втором отряде его привычным местом. Но сейчас он шел так, потому что чуть впереди шла Федосеева. И, между прочим, Ветка. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Воспитательница Ольга Петровна. Причем хорошо положила — без такой, знаете ли, официально-картинной заботливости. И без панибратства: некоторые взрослые считают, что, если он тебе положит руку на плечо, ты должен быть на седьмом небе. Да, без панибратства, а очень естественно так положила — только чтобы им уединиться для разговора.
— Чего-то, Лень, ты у нас… — она усмехнулась вроде смущенно, — неродной какой-то?
Словечко это было совершенно несовременным. Так теперешний народ не разговаривает. И это снова понравилось Лене Осипову. Значит, она не старалась «втереться в доверие», а просто разговаривала, как считала нужным, как умела.
И здесь бы Лене… что? Ну что-то ответить по-человечески. Так нет же. Ведь впереди шла Федосеева, а между ними шел невидимкой их утренний разговор. И Леня вдруг вообразил, что вот он, шанс, «шанец», как говорят иногда всякие неумные люди: предстать перед Аллой Федосеевой не бесцветной и бесталанной личностью, которая даже стиха сочинить не умеет, а наоборот — личностью презрительной и насмешливой, которая просто не собирается участвовать в этих «детских играх на лужайке».
Сердце у Лени загрохотало. И громко, словно рассказывая стихотворение у доски, он заговорил:
— Один ученичок… ну, это анекдот такой, понимаете… учился- учился целый год, а потом учительнице в поздравительной открытке пишет: «Мария Ивановна, спасибо, что вы научили нас чЕтать и пЕсать».
Леня заметил, что Федосеева затормозила, а Ветка так вообще повернула к ним смеющуюся физиономию. И Ольга Петровна смеялась… Потом она сказала:
— Здорово, Лень. Но непонятно.
— Формализм!.. Против чего анекдот-то? Против формализма, понимаете?
— Спасибо, конечно, что растолковал… А при чем тут наш лагерь?
— Да потому что то же самое! Левый-правый, тра-та-та, дружно, скопом…
— А ты чего? Дружно не любишь? — подчеркнуто тихо спросила Ольга Петровна.
— Когда под барабан — вообще-то не очень!
Ольга Петровна не нашлась что ответить, лишь сняла руку с его плеча. И опять это у нее получилось очень как-то по-честному. Леня увидел, какая у Федосеевой стала напряженная спина. А Ветка не выдержала и опять обернулась. Лицо у нее было удивленное. Она посмотрела Лене прямо в глаза.
Такая вот получилась немая сцена. И надо было что-то делать. Что же именно? Засмеяться и сказать: я, мол, пошутил… Но так не бывает!
И Леня, давая понять, что это он заканчивает разговор, а не Ольга Петровна, убыстрил шаги, прошел вперед — мимо Федосеевой и мимо Ветки, мимо еще кого-то… И на лице его была гордость, как у Атоса, когда он проходил сквозь строй гвардейцев.
Такие дела, такие вот пироги с гвоздями! Хотел поразить Федосееву своей независимостью. А получил презрение! Это стало совершенно очевидно, когда Леня почти нечаянно подслушал разговор между Ольгой Петровной, Веткой и Аллой.
Эти две девчонки, несмотря на то что занимали в отряде достаточно самостоятельное положение и несмотря на то что не особенно даже и дружили друг с другом, часто оказывались вместе, потому что любили быть возле Ольги Петровны. Есть такая у девчонок манера — липнуть к старшим. Уж ты сама шестой класс окончила, а никак не можешь забыть малышовские привычки, и опять хочется тебе повисеть на учительнице. Такие были и Ветка с Федосеевой.
А Леня Осипов, как бездомная иголка за магнитом, все пробирался незаметно, чтобы оказаться поближе к Алле.
Так получилось это якобы невольное подслушивание. Они были трое на веранде, а Леня на улице обтачивал какой-то прутик. Очень ему тот прутик понадобился!.. А окна все распахнуты: лето, жара.
— Он, видите ли, считает, что у нас дружба под барабан! — В голосе Федосеевой звучала прямо-таки злость. — Надо же, какой аристократ!
— Да мало ли что мальчишки говорят, все слушать… — сказала Ветка примирительно.
— Нет, жалко все-таки, что не было касюши! — упрямо и с обидой продолжала Федосеева.
— Какой касюши? — рассеянно спросила Ольга Петровна, словно думая о другом.
— Кассетника, магнитофончика, — пояснила Ветка.
— Записать бы весь его разговор. И потом на совет отряда! — Это все Федосеева говорила.
Леня буквально пришел в ужас!
— А во-первых, на магнитофоне улики не считаются, — быстро сказала Ветка.
Тут наступила пауза. Наверное, они все трое переглянулись: чего это Ветка так заступается за Леню?.. И сам Леня о том же подумал.
— Дело не в том, что «улики не считаются», — размеренно сказала Ольга Петровна. — Дело в том, что вы этот разговор подслушали — уже не очень-то… согласитесь?
— Просто он орал на весь лагерь!
— Погоди, Алла… А потом, это вовсе не «улика», а свободное мнение человека. Понимаете? Если он думает не так, как вы, это вовсе не улика и не вина.
— Да мнение какое-то очень противное! — сказала Ветка с грустью.
— А это вовсе не его мнение!
— Думаете, выпендрон? — с надеждой спросила Ветка.
— Ну да… рисовка… Я узнала… в общем, по анкете. Он в лагере раньше никогда не был. Он как островитянин, понимаете?
— Как кто?
— Ну вот представь. Островитянин приехал на континент. Кругом шум, народ. Он к этому не привык, теряется. Ну и начинает вести себя неадекватно.
— Чего?
— Ну, неадекватно. Где, например, надо тихо себя вести, он шумит; где шуметь — сидит воды в рот набравши…
Тут кто-то из них двинул стулом, и Леня Осипов, бросив никчемный прут, скрылся в кустах. Надо же тебе — островитянин!
Конечно, во многом он лишь строил из себя островитянина. Чтобы выглядеть перед Федосеевой. Но как в каждой шутке есть доля правды, так же и в каждой, оказывается, маскировке под грубость есть доля настоящей грубости. Это Леня Осипов понял неожиданно для себя.
Островитянин, видите ли, Робинзон Крузо в козлиной шкуре. Явился на континент и закомплексовал…
Об этом не очень приятном он размышлял среди ночи или, вернее, среди позднего вечера, когда все уже спали, и в окно, в большое окно, похожее скорее на дверь, смотрело темное дерево.
И вот что он подумал, вот до чего он додумался. У Робинзона же был Пятница… Пятница! Надо только его найти. Как в космосе — одна цивилизация ищет другую.
И он начал искать. Где? В столовой, конечно: весь лагерь перед глазами.
Теперь любят говорить про биополя. Будто бы вокруг каждого человека есть такие невидимые поля, вроде электрических. И если они родственные, то даже могут вызывать друг друга… Не верьте в это сколько хотите, но Леня прямо почувствовал своим — пусть и несуществующим! — биополем, что идет кто-то родственный. Пятница!
Он даже Федосееву всегда искал глазами. А тут словно кто-то его за ухо потянул.
Леня обернулся.
Лагерь вовсю уже работал вилками, а этот человек только еще шел к столовой — не спеша, о чем-то размышляя. Леня, забыв про картофельные котлеты с грибами, смотрел на него. Стекла в столовой были разноцветные, и человек этот становился то синим, то красным.
Он шел совершенно одиноко. Вожатая третьего отряда красноречиво ждала его на крыльце. Потом Пятница сел и начал есть. Но вид у него был не несчастный.
В первую секунду Леня немного расстроился, что Пятница из третьего отряда: дружить всегда интересней с тем, кто старше. Но после даже обрадовался. Все правильно: Робинзон главней, а Пятница — он так и должен быть… «из третьего отряда».