Страница 22 из 101
— Ну что, Жень? — спросила Люся. — Ты сегодня в туалет сколько раз ходил?
— Ты не беспокойся, Люся, — ответил Жека мужественным голосом. — Я завтра поправлюсь. В крайнем случае послезавтра!
Минут через пятнадцать в окно к нему стали доноситься смех, разноголосый говор, обрывки песен и крики. Это лагерь отрядами тянулся в клуб.
Фильм в этот раз обещали хороший: половина про войну, половина про любовь — значит, всем что-нибудь да интересно.
Но только не Жеке Тарану!
Не теряя времени зря, он пошел на дело.
Лагерь был совершенно пуст. Жека благополучно добрался до Замка покаяния… Тихо глянул в окно. Старшая вожатая Аня печатала на машинке, редко и сильно ударяя по клавишам, так что звук получался странный, чем-то похожий на перестрелку в ночной махновской степи: та, та, та-та-та-та… И тишина — это Аня искала следующую клавишу.
Мягко перекатываясь с пятки на носок, Жека тишайше взошел на крыльцо и постучал в дверь. Не успел еще последний стук долететь до Аниных ушей, Жека скатился с крыльца и опять занял свою позицию у Ани за спиной.
— Войдите… Да войдите же. — В голосе старшей вожатой послышалось удивление. Она встала, подошла к двери, открыла ее и выглянула на крыльцо.
Вот этими-то кратчайшими секундами и воспользовался Жека: вскочил в комнату, пронесся к шкафу, открыл-закрыл дверку… замер, стараясь не дышать.
Аня недоуменно вернулась к столу. Почувствовала: что-то неуловимо изменилось здесь. Обвела комнату глазами, глянула в одно окно, в другое. Подумала: «Что это я, никак, в мистику ударилась?..» И снова: та-та, та…
А Жека, успокаиваясь, осторожно вытягивая ноги среди каких-то папок и кип, сидел в своем каземате. Выбраться отсюда было ему в сто тысяч раз труднее, чем забраться. Но ведь он знал, на что идет.
А в это же самое время заваренная Жекой Тараном каша бурлила и хлюпала еще в одном месте лагеря «Маяк». Причем слово «хлюпала» употреблено здесь не в переносном, а в самом прямом смысле.
Это хлюпанье услышала Люся Кабанова. Его услышали и другие взрослые, которые сидели сейчас в темном киношном зале. Но лишь повернули на звук головы: у кого это ребенок плачет? И только Люся поднялась, пошла, пригнувшись, по ряду, безошибочно зная, что плакал кто-то из ее ребят.
— Толя, Захаров Толя! Ты чего?.. Ну тихонько, тихонько!
Захар, однако, и не думал униматься. И, с сожалением глянув последний раз на экран, Люся подняла Захара за плечи, повела к выходу, а он все хлюпал, уткнувшись ей куда-то в джинсовую курточку. Словно Люся была ему мамой или бабушкой. Словно это не он верноподданно выслушивал пять дней назад Жекин план подследить, когда Люся зайдет к себе в комнату, да и припереть дверь палкой — пусть попляшет!.. До чего ж все-таки жизнь непонятная штука…
Они углубились в буйные кусты, сели на совершенно одинокую скамейку.
— Ну рассказывай…
Захар молчал. Хлюпанья, правда, прекратились. Но слезы все выползали на щеки. И это значило, что горе не прошло, а только запряталось внутрь.
— То-оля, ну… говори, говори.
Это продолжалось минут десять. И досада ее одолела:
— Что? Так и будем молчать?!
Тотчас Люся поняла, что эта фраза куда больше подходит следователю из того детектива. И прикусила язык, да поздно.
Захар неприступно сопел… Эх, вот тебе и педагогическое чутье!
— Ну пойдем, — сказала она, чтобы хоть что-нибудь сказать. Привела Захара в свою комнату, усадила на кровать: — Сиди здесь… Не уходи!
А сама бросилась за помощью.
Надо заметить, что даже и в таком тяжелом состоянии бегала она хорошо, так как имела второй разряд по семиборью. И, пробежав триста метров, которые отделяли ее от стадиона, Люся нисколько не запыхалась.
Здесь и нашла она… Олега Семеныча.
Когда Жека Таран с риском для своей жизни проникал на территорию «шкафандра», чтобы выслеживать Начоса, он делал это совершенно напрасно: все в лагере знали, что, если показывают кино, начальник на стадионе — сражается с собственным весом.
Итак, Жека, не шурша и по возможности не дыша, слушал тюканья Ани, а Олег Семеныч в это время бегал трусцой по стадиону. Некоторым бег доставляет удовольствие. Начальник к таким не относился. И это сразу было видно.
— Олег Семеныч!
Он добежал до Люси и с удовольствием остановился. Начал дышать, старательно разводя руками. Начал утирать платком пот, чего спортсмены, конечно, никогда не делают.
Но Люся, хоть и была истинной спортсменкой, ничего этого не замечала, а сразу начала излагать своё горе, закончив словами:
— И ничего не говорит, плачет — и все!
— Ну а ты-то чего плачешь, педагогиня? — Он улыбнулся. Но секунд при этом не терял — уже шел к домику, где жила Люся.
На пороге он вдруг взял ее за руку и… вошел в комнату один.
Тут же изобразил на лице удивление:
— Вот так здрасте! А ты что тут делаешь?
— Сижу…
— А я думал, стоишь.
Захар мученически улыбнулся в ответ.
— А где Люся?.. Тебя чего, наказали?.. Ты… ревел здесь? — спросил неуверенно, словно это не у Захара нос был нареван со свеклу.
— Никто и не думал! — твердо ответил Захар. И тут же из глаз его, словно два тракторчика, выскочили две слезы, побежали по щекам.
Если разобраться здраво, Захару очень даже было из-за чего плакать. Разве это простое дело — поссориться с Жекой? Нет!
И все же он плакал не совсем из-за Жеки. Он плакал из-за себя.
Вот ушел он от командира, и… и словно совсем не стало его на свете. Никому до него не было дела: хороший он, этот Захаров Толян, или плохой. Честный он или не честный. Смелый, трус? А может, будущий чемпион вроде Купцова!
Но Захаром никто не интересовался. Даже Аня позабыла его наказать!
И вот когда Захар подумал об этом, то и разнеслось по залу хлюпанье. Причем в самый неподходящий момент: наш разведчик как раз обезоруживал вражеского агента.
Но почему это все свалилось на Захара? Что за судьбина такая?! А очень просто. Слуги, прихлебатели, адъютанты свободным людям не нужны. Неинтересны, понимаете?.. Захар это понял. Поздновато, правда. Но уж лучше поздно, чем никогда.
Сейчас он что-то такое все-таки должен был говорить Олегу Семенычу. У начальника уж не отмолчишься.
Однако говорить правду про свой позор он, конечно, не мог. И решил отделаться полуправдой, этой историей про Аню и обман.
А получилось, как в той поговорке: увяз коготок — всей птичке пропасть. Действительно, зачем было усылать старшую вожатую за тридевять земель? Причина-то какая?.. Ну и поехало!
Вот тебе и на́, думал Олег Семеныч… Оказывается, его выслеживали, словно какую-то дичь.
— А зачем вам это?!
— Ну, узнать, — Захар подергал бумажную скатерть на Люсином столе. — Узнать, что, может быть, вы плохой.
— Ну и узнали?
Так легко сейчас было бы Захару сказать, что, мол, ничего мы не узнали и вы оказались очень хороший. Но Захар не позволил себе этого:
— Я не знаю. Я ушел от него.
Теперь и Олегу Семенычу очень легко было бы сказать: «Потому что тебе стыдно стало, да?.. Молодец!»
— Ладно, Толь. Ступай в отряд… Знаешь, что посоветую… Будь ты посмелей! В крайнем случае имеешь право на одну драку… Но это уж строго между нами!
Захар ушел. Было у него на душе и весело, и печально. Как оно чаще всего и бывает у людей.
В детстве у начальника не было никаких игрушек, а только два плюшевых медведя. Того, что поменьше, звали Орехов, а того, что побольше, — Белоусов. Это были даже и не игрушки, скорее близкие знакомые.
Потом он вырос. Близких знакомых отправили однажды на шкаф. Там они и сидели… выкинуть стыдно.
Как-то к ним в гости пришла мамина сослуживица с дочкой, и медведей подарили.
Девочка сейчас же начала с ними играть. Усадила на диван, чего-то там приговаривая. И вдруг стала их лупить по мордам.
— Ты что делаешь? — спросил начальник, тогда еще не начальник вовсе, а семиклассник или восьмиклассник.