Страница 20 из 101
А Захар, тоже никем не замеченный, пробрался в изолятор и лег, спрятав испуганное лицо под марлевым намордником.
Прошло минут пять — тишина. Жека в своем логове потихоньку приходил в норму: успокоился, нашел удобную щель для подглядыванья. А слышать он и так должен был хорошо — стенки у его засады оказались фанерные.
Наконец раздались шаги — такие явственные, словно совсем не было никакого, даже фанерного, укрытия. Жека замер среди шуршащих бумаг.
Стукнув об пол копытами, заскрипел потревоженный стул. И опять тишина. А по шагам Жеке показалось, что их пришло двое. Потом он услышал, что шелестят перелистываемые страницы.
Наконец голос Олега Семеныча:
— Дневник, Юр, безликий у тебя. Как в тумане дневничок…
Чтобы заглянуть в щель, Женьке надо было чуть продвинуться вперед. Но тогда неминуемо пришлось бы шуршать.
— Чего… Нормальный дневник, — это сказал Юра, воспитатель из четвертого отряда.
— Дневник безликий, говорю! — строго произнес начальник. — Как же можно работать без перспективы?
«Эге! — подумал Жека. — Нормально! Нормальненько!..» Выходит, что и взрослые живут не так уж мирно…
И приготовился слушать дальше. Но горе: Жека ничего не понимал… Слова-то были почти все понятные, а вот зачем они, ну хоть застрелись… Жеке непонятны были их взрослые мысли.
Вот такие дела. Оказывается, чтобы шпионить за умными людьми, надо быть не только хитрым, но и умным, тоже умным. А Жека этого не знал.
Пришла старшая вожатая Аня, и они, уже втроем, стали говорить об отрядных дневниках, о том, что лето само по себе вовсе не гарантирует счастья, что им, вожатым и воспитателям, надо много стараться, коли у них такая должность — конструировать интересную жизнь.
Если б Жека все это понял, вот удивился бы. Но он лишь морщил брови и равномерно хлопал ушами.
Аня с Юрой ушли, и потом долгую долгость тянулась тишина. Только иногда шелестели листочки на столе Олега Семеныча…
— Олег Семеныч! Решил к вам зайти. У меня сейчас время есть.
Жека не мог ошибиться. Это был Гриня из их отряда, человек Жеке сильно любопытный, потому что он все время старался помочь Люсе Кабановой, а выгоды Грининой Жека от этого увидеть никак не мог. И вот теперь… Жека, как говорится, весь превратился в слух.
— Ну, раз время есть… — сказал начальник вполне серьезно. — Только у меня-то вот со временем худо…
— А я спрошу — и все… Я теперь себя хорошо веду?
— Хорошо. Даже, Петь, боюсь сглазить!
Несколько мгновений было молчание — наверное, они глядели друг на друга.
— Вы не бойтесь. Я же вам честно обещал, помните?
— Помню. — Начальник шелестнул какой-то своей бумажкой. — Слушай, а зачем тебе оно понадобилось?
— Ну а если бы вы первый увидели! — воскликнул Гриня с непонятной грустью.
— Да уж, по крайней мере, я бы… — сказал начальник неуверенно.
— Ну а я вот не смог!
Жека услышал, как на стол лег какой-то увесистый предмет.
— Вот, возьмите, Олег Семеныч.
— Опять?!
— Я нашел! И вам отдаю.
— Где это было?!
— Там больше нету, честно. Последняя.
Они долго молчали, потом начальник сказал:
— Ладно, ступай…
Разговор этот остался для Жеки абсолютно зашифрованным и странно тревожил. И еще ему сделалось неожиданно не то грустно, не то досадно. Он не понял, отчего это. Лишь сказал про себя: «Сижу тут, как… экспонат».
А досадно ему стало оттого, что у Грини и начальника такие сложные и такие человеческие отношения. А у него самого с этим шпионством ничего такого нет и быть не может.
Он продолжал сидеть в своем шкафу. Олег Семеныч то оставался один, то к нему приходил кто-то из взрослых. Это был один из тех редких дней, когда начальник большую часть времени провел в Замке покаяния. Так что Жеке, можно сказать, везло.
Но все эти разговоры были вовсе не секретные: деловые, короткие. И Жека чувствовал, что попал в какое-то нелепое положение. Он был сейчас никакой не разведчик, а просто подслушиватель.
Жека был расстроен, он устал от неподвижного сидения в духоте и мраке. И он бы немало сейчас отдал, чтобы исчезнуть из этого склепа. Но вынужден был сидеть. И вынужден был подслушивать.
Между тем приближалось время обеда. Об этом недвусмысленно намекнули Жеке сперва бурчание в животе, а потом и горн, разлетевшийся над просторами лагеря и дошедший даже сюда — в шпионский шкаф.
Горн этот, а также характерное бурчание в животе услышал и лежащий в лазарете верноподданный Захар. «Надо идти на обед, — думал он. — Иначе сразу увидят, что меня нету…»
Следует заметить, что все это время Захара одолевали довольно-таки неприятные мысли.
Когда Жека приказом своим укладывал его в постель и надевал на его физиономию марлю, Захар слегка возроптал: мол, меня-то ведь тоже хватятся! В ответ Жека небрежно кинул: «Да о чем ты говоришь? Никто даже…» — и махнул рукой.
Захар не стал возражать. Потому что, возражая, надо было бы обижаться на Жеку, а это представлялось ему делом невозможным. И потому он просто лег, как приказал Жека, лег и лежал. А сам думал…
«Ничего подобного, — думал он, — хватятся и пойдут искать. И придут сюда, и спросят у него, у Захара (принимая его, естественно, за Жеку): «А скажи нам, Женя, к тебе Толя Захаров не заглядывал? А то куда-то он девался…»
Да, это было бы опасно, его запросто могли бы узнать. И все-таки он почти хотел этого, чтобы доказать Жеке… и себе, что и он, Захар, не такая уж невидимка, не такая уж тень.
Пусть даже не ребята, но Люся-то Кабанова обязательно вспомнит, убеждал он себя. Должна вспомнить! Она за всех отвечает одинаково — что за ярких личностей, что за бесцветных. И если Захар, допустим, куда-нибудь действительно запропастится, то ее взгреют так же, как и за выдающуюся гимнастку Ольку Огородникову.
Так говорил себе Захар, а время шло.
И никто Захара не спохватывался.
На его несчастливое счастье, сегодня никаких общеотрядных дел не намечалось, народ жил своей жизнью. Люся Кабанова шила с девочками кукольные костюмы для выставки. Она сама была не такая уж взрослая, и в душе ее все еще жили те времена, когда она играла в кукол не хуже своих пионерок.
А все другие, наверное, думали, что раз нету Жеки, то и Захара не может быть…
Теперь, когда протрубили на обед, Захар сразу встал, говоря себе, что он должен показаться, а то обязательно заподозрят. На самом деле он очень хотел глянуть им в глаза: да неужели вы ничего не заметили?!
Он благополучно выскользнул из лазарета, благополучно добрался до отрядного дома, благополучно смешался со всем народом.
Никто его словно не видел.
Только в умывальнике Сабецкий, маленький писклявый мальчишка, сказал ему:
— Ну ты можешь подвинуться хоть, Захар!
А ведь они не встречались целых полдня!
По пути в столовую Захар улизнул от всей компании, заглянул в Замок покаяния. Старшая пионервожатая Аня разговаривала о чем-то с бородатым Михаилом Сергеевичем. Потом она сказала:
— Ты иди, Миш, обедай… А я уже обедала. Я здесь посижу пока, сводки просмотрю. Поешь, приходи тогда.
И Захар понял, что Жеке из шкафа так просто не выбраться!
С тех пор как они устроили засаду, не случилось ни одной, наверное, минуты, чтоб Замок покаяния не был под охраной какого-нибудь взрослого.
С тяжелым сердцем, но как можно быстрее Захар съел обед. Он спешил — спешил снова изображать Жеку, лежащего на больничной койке. Потому что хорошо знал лагерные порядки: сейчас помощница поварихи понесет в бокс еду.
Но увы, Захар не успел. Счастье, что перед дверью в больничную палату, в полутемном предбаннике, он надел марлевый свой намордник. И, открыв дверь, увидел помощницу поварихи, которая расставляла на столе тарелки и судки:
— Где ж ты это ходишь, болящий?
— В уборную… — глухо ответил Захар.
— Эх, ты, — улыбнулась помощница поварихи, — да туалет же здесь, за дверью!.. Ну ешь… Руки вымыл?