Страница 30 из 40
Я смотрю на палатки, над которыми вечером вьется дымок, и на яркую луну, восходящую в сумерках над равниной. Все это кажется таким знакомым, что можно вообразить на мгновение, будто передо мной мирная картина. Вот женщины в юбках с фартуками и открытых блузках идут на вечернюю прогулку, издали доносятся крики играющих детей... Но я опять слышу голос священника. Он с волнением спрашивает меня: «Может быть, вы встречали армян в городах на берегу Евфрата?» (...) «Мы знаем, что умрем». Он смотрит на свою изорванную рясу и говорит: «Une fois j'étais un prêtre, maintenant je suis un mouton qui va à mourir»
[109]
Я шел в темноте вдоль реки и увидел большую кучу человеческих костей, ссыпанных в яму. Белые черепа, все еще покрытые волосами, тазовая кость, хрупкие ребра младенцев, загнутые, как заколки для волос. На минуту мной овладело черное отчаяние, слезы подступили к глазам, как будто разрушались все надежды, исчезали все маленькие ростки любви, привязывающие меня ко всему живому. Река течет бесконечно, как в сказке, время от времени обрушиваясь с грохотом на размытые комья земли, а я иду по ее берегу, покинутый, как будто я последний человек, оставшийся на земле.
[110]
Алеппо, 19 октября
У немецких монахинь
Когда в отдалении, за мягко-волнистой поверхностью земли, выступили темные очертания крепости, лошади ускорили свой бег. Больные заулыбались и стали выглядывать из повозок с проломленными деревянными днищами. Грохоча, повозки катились по каменистой дороге, как корабли, которые, хотя их мачты и сбиты ветром, все же пережили последний шторм. Мы добрались до железной дороги, и теперь у нас снова есть связь со Стамбулом.
Первым делом я навестил сестер-монахинь. Они устроили два дома для армянских беженцев, и эти дома полны детей-сирот, подобранных на дорогах. Большинство из них прибыло из Вана и Эрзерума и скиталось по пустыне больше шести месяцев. В первые недели дом монахинь был так набит детьми, что они рисковали задавить друг друга.
Во время уборки дома в колодце нашли тело маленького ребенка. При невероятном скоплении людей, в сумятице, малыш упал туда и беззвучно ушел на дно. Среди детей прячутся женщины и мужчины. Я начал записывать их истории, прибегая к помощи сестры Беатрис как переводчицы. Они очень ослаблены и боятся новых страданий, поэтому говорят неохотно, и то до определенного момента, пока на них не нахлынет поток страшных воспоминаний: тогда они разражаются слезами.
В последние дни я сделал много фотографий. Мне сказали, что сирийский палач Джемаль-паша запретил снимать в лагерях беженцев под угрозой смертной казни
[111]
Я храню эти ужасающие обвинительные снимки. В лагерях Мескене и Алеппо я собрал много писем-прошений и спрятал их у себя в рюкзаке, ожидая возможности передать их в американское посольство в Константинополе, потому что почтовая служба не доставит их по назначению. Я знаю, что тем самым иду на государственную измену, но я рад хоть как-то, пусть совсем немного, помочь этим несчастным и считаю это самым важным из всего, что когда-либо делал.
[112]
Кония, 28 октября
В турецкой бане
Сегодня — тридцать девятый день после нашего отбытия из Багдада. Около полудня поезд остановился, и я немного прошелся по осеннему городу. Почувствовав усталость, зашел в заброшенную мечеть, присел на корточки в выемке пола, обхватил руками голову и стал размышлять. Вскоре начали прибывать люди с улицы, в мечеть заходили солдаты. Под куполом порхали две птицы, в стенах здания отдавался эхом голос муллы, прерываемый моментами полной тишины. Обуреваемый стремительным водоворотом чувств, я подумал: где же Ты, Бог? Потом я задремал и проснулся, когда дом молитвы был уже снова пуст; как будто в ответ на мой вопрос прозвучала лишь песня бескрайней пустыни.
Завернутый в белые простыни, я распростерся на лавке в бане. Снаружи доносился приглушенный шум города, с потолка лился голубой свет. Кожу еще щипало от обжигающе горячей мыльной воды, я с удивлением увидел в зеркале свое лицо, обгоревшее на солнце, с отросшей в пустыне бородой. Временами я забывался, погружаясь в сон, и тогда передо мной неистово и устрашающе вставало произведение, которое должно было стать одним из самых беспощадных из всех, что были написаны во все времена о человеческих несчастьях.
Перед отъездом из Алеппо я пошел в полицию, чтобы подать ответственному за лагеря прошение о Манвеле.
Ответственный находился в своем кабинете — я видел его голову сквозь оконное стекло, — но он велел дежурному сказать, что уехал. У всех сотрудников, выходивших из разных дверей, было какое-то подлое выражение лица. Я попросил доложить обо мне заместителю ответственного за беженцев. Все были со мной очень любезны и неизменно предлагали чашку кофе. И тем не менее чиновник, хотя в уголках его глаз читался страх и стыд, посмел заявить мне, что он не имеет никакого отношения к лагерям.
Мне пришлось выйти и спуститься по лестнице, не изложив ни слова из моей просьбы. Проходя мимо полицейских на углах здания, я видел их фальшивые лица.
Служитель бани накрыл меня свежей простыней. Ощущение блаженства растеклось по расслабленным мышцам. В полусне я вновь увидел загорелые ступни армянского мальчика, прошедшие многие мили. Он проделал долгий путь. Его темные глаза смотрели на меня в упор... Манвел умрет в пустыне
[113]
[114]
Политические тексты
Открытое письмо Президенту Соединенных Штатов Америки Вудро Вильсону[115]
Господин Президент!
Не закрывайте уши только потому, что к Вам обращается незнакомец!
В своем послании Конгрессу от 8 января прошлого года Вы выдвинули требование об освобождении всех нетюркских народов Османской империи. К ним несомненно относится армянский народ. От имени этого народа я и обращаюсь к Вам.
Будучи одним из немногих европейцев, видевших собственными глазами ужасную гибель армянского народа, которая началась в процветающих городах и на плодородных полях Анатолии и закончилась уничтожением его жалких остатков у берегов Евфрата и в бесплодной каменистой пустыне Месопотамии, я осмеливаюсь привлечь Ваше внимание к тем картинам бедствий и ужасов, которые проходили перед моими глазами в течение почти двух лет и которых я никогда не забуду.
Я обращаюсь к Вам в тот момент, когда союзные с Вами правительства готовятся в Париже к мирным переговорам и будут определять судьбы мира на многие десятилетия вперед.
Но армяне — всего лишь маленький народ в числе многих; переговоры же будут вестись о будущем больших и более прославленных государств. Поэтому вероятно, что на фоне эгоистических целей крупных европейских государств, стремящихся к власти, будет оттесняться или отодвигаться в сторону значимость небольшой и уже крайне ослабленной нации, и армян будет ожидать то же пренебрежение и забвение, которое так часто выпадало на их долю в ходе истории.
109
Когда-то я был священником, а теперь — я овца, которая идет, чтобы умереть (франц).
110
Armin Т. Wegner, Der Weg ohne Heimkehr, указ. соч., с. 164
111
Действительно, уже 13 сентября 1915 года Джемаль-паша, командующий 4-й армией на сирийском фронте, отдал приказ: «Все фотографические снимки с колонн высланных армян, сделанные инженерами и другими служащими компании, строящей Багдадскую железную дорогу, должны быть сданы в течение 48 часов военному комиссариату Багдадской железной дороги в Алеппо. Не выполнившие этот приказ будут отвечать перед военным трибуналом». А 29 декабря 1915 года Талаат написал губернатору (вали) Алеппо: «Нам стало известно, что многие иностранные офицеры видели на дорогах трупы вышеупомянутых людей и фотографировали их. Необходимо, чтобы эти трупы сразу же были зарыты, а не выставлены напоказ».
112
Armin Т. Wegner, Der Weg ohne Heimkehr, указ. соч., с. 168
113
В 2004 году сын Армина Вегнера Миша Вегнер нашел в архиве отца рукопись. По-видимому, это незаконченный роман, действие которого разворачивается на фоне трагедии армянского народа. Возможно, именно это произведение и стало причиной конфликта с Францем Верфелем, о котором мы говорили ранее. Главным героем этого романа должен был быть мальчик Манвел.
114
Armin Т. Wegner, Der Weg ohne Heimkehr, указ. соч., с. 170.