Страница 23 из 83
Некоторые исследователи, основываясь на том, что в Житии Григора есть сведения о выдвигавшихся против него обвинениях в ереси, сочли, что он симпатизировал учению тондракийцев или даже был их тайным приверженцем. Однако вряд ли Григор мог разделять позиции и деятельность секты: ведь он был учеником одного из ее главных противников и сам являлся автором Обвинительного послания против тондракийцев; его многочисленные Славословия Богородице и святым и некоторые места из Книги скорбных песнопений (где, например, он упоминает святое миро) говорят не только о его полной правоверности, но и о приверженности формам народного благочестия, поставленным под вопрос тондракийцами. Наконец, Жития, свидетельства современников, предание и сами писания этого монаха единодушно представляют его человеком мирным, праведным, любящим своих собратьев и погруженным во внутренний поиск духовного совершенства — такой человек никак не мог одобрять действий тондракийцев, которые именно в этот период разоряли и разрушали монастыри и церкви.
Впрочем, если Григор, скорее всего, лично не имел никакого отношения к делам тондракийцев, то в любом случае должен был страдать из-за сложившейся духовной дезориентации. Среди возникшего религиозного брожения его тяготила атмосфера взаимных подозрений и обвинений. Жесткая реакция церковной иерархии на деятельность сект часто выражалась в виде духовного давления или отлучения от Церкви. Нам доподлинно не известно, был ли Григор сыном епископа Хосрова Андзеваци, но, как бы то ни было, он не мог не знать о столь серьезном событии, как отлучение епископа по подозрению в ереси. По-видимому, он также знал (если не являлся непосредственным очевидцем), что его учителя Ананию Нарекаци католикос заставил в конце жизни против его воли открыто проклясть секту.
Выдвигавшиеся против Григора обвинения в ереси были, вероятнее всего, вызваны завистью со стороны его собратьев или некоторых духовных лиц. Не случайно Житие так комментирует происшедшее: «Он заботился и пекся о единстве святой Церкви и желал вновь установить и возобновить отвергнутые по нерадению и плотоугодию предводителей правила святой Церкви. Вследствие чего его хулили грубые и жестоковыйные люди и объявляли еретиком». Какими бы ни были причины, стоявшие за этим тяжким обвинением, оно было воспринято всерьез рядом епископов и князей, которые после специальной встречи решили направить своих представителей, чтобы допросить обвиняемого. Согласно различным Житиям Григора и устной армянской традиции, вардапет весьма любезно принял гостей и предложил им разделить с ним трапезу. Когда он захотел угостить их парой жареных голубей, посланцы епископов не без ехидства напомнили ему, что день этот постный, пятница. И тогда, попросив прощения за то, что он забыл о посте, Григор повелел голубям улететь; птицы ожили, заново оперились и на глазах у ошеломленных гостей взмыли в небо.
Так Григор, даже не вступая в спор с обвинителями, показывает им свою святость, сотворив чудо, которое не лишено и юмора. Если исключить фольклорный колорит, рассказ, вероятно, достоверно свидетельствует об одной, очевидно, присущей святому духовной черте. В ту эпоху напряженных религиозных споров нежелание защищаться, отказ от участия в распрях и сохранение любви к противникам и даже обвинителям, несомненно, вызывали подозрение и были опасны. Более того, возможно, основанием для обвинений в ереси послужили именно отказы Григора от участия в насилии, пусть даже только словесном, по отношению к тем, кого и он считал еретиками.
Это предположение находит подтверждение в другом Житии: «Между епископами и вардапетами шла распря по различным вопросам в делах халкидонитов (то есть диофизитов). А блаженный Григор, верно поняв, что это есть бесполезная и пагубная церковная смута, в которой при разномыслии повреждалась здравость учения, увещевал всех быть кроткими душою и миролюбцами, пребывать в любви и единодушии». Таким образом, линия поведения Григора среди бурных богословских споров по вопросу о еретиках была предельно ясна: он полностью следовал учению и законам своей Церкви, но не забывал о том, что главное в учении и главное в законе Евангелия — это любовь. Даже к врагам.
И чтобы понять, насколько по прошествии десяти веков христианства эта «просто евангельская» позиция опережала свое время, достаточно вспомнить, что для защиты правоверия значительно позднее — в конце XII века — Католическая церковь учредит инквизицию, а в Великую пятницу 1682 года Русская церковь пошлет на костер инакомыслящего протопопа Аввакума...
Еще при жизни Григор пользовался известностью не только как святой, но и как необыкновенно одаренный поэт. По преданию, двор Васпуракана поручил ему составить толкование на Песнь Песней. Впрочем, как мы уже говорили, по мнению некоторых современных исследователей, это толкование принадлежит другому монаху с тем же именем, что у святого. В то же время не вызывает сомнений, что именно наш Григор является автором многочисленных религиозных гимнов и славословий Богородице и святым. Все эти произведения вполне традиционны и не особенно выделяются на фоне литературных сочинений его современников.
Совсем иное впечатление производит Книга скорбных песнопений (или Книга трагедий, по-армянски Матян-Вохбергутян), созданию которой Григор Нарекаци посвятил последние годы своей жизни. Это подлинный шедевр, который не только стоит особняком в ряду его собственных творений и произведений его современников, но выходит за пределы как армянской культуры, так и культуры всего XI века. Эту поэму, состоящую из 95 бан, или песен, речей, диалогов, слов, можно определить подзаголовком, который носит каждая из песен: «Слово к Богу, идущее из глубины сердца». Вдохновляясь образцами библейской поэзии и Книг Премудрости (Книг Иова, Притчей, Экклесиаста, Иисуса, сына Сирахова, Премудрости Соломоновой, Псалтири и Песни Песней), а также некоторыми Книгами пророков, «бдящий» возносит к Богу вопль своей души, свою любовь и тоску, он восхищается творением, трудами и милосердием Всевышнего и одновременно сокрушается о своих грехах.
Основное содержание поэмы состоит в трагическом конфликте между стремлением человека к Богу и сознанием собственной греховности, под тяжестью которой искажается образ Божий в человеке:
«Ты упование и свет,
а я — глупость и тьма,
Ты по сути Своей восхваляемое добро,
а я всецело — немощное зло,
Ты — Владыка всего, что внизу, и небес,
я же не властвую над дыханием и душой своей...»
(83,2) (Здесь и далее перевод М. Дарбинян-Меликяна
и Л. Хандаряна).
Эта внутренняя драма (не будем забывать, что название поэмы может быть переведено и как «трагедия»), отражающая глубокое противоречие между стремлением человека к чистоте и инстинктивным влечением к мутной бездне зла, разрешается только в молитве, в той молитве, которая возносится к Богу как «скорбное песнопение» поэта.
Произведение Нарекаци — словно исповедь человека, который обладает необычайно острым чувством греха, но в то же время уверен в безграничной милости Божией.
«Славя и исповедуя Бога, животворящего всех,
и призывая голосом смиренным
грозное имя милостивого благодетеля,
я — мертвый — тотчас буду возвращен к жизни...
Я, обремененный вышеописанными прегрешениями,
надеюсь без страха и уповаю без сомнений,
что, вверив себя длани Всесильного,
достигну не только искупления грехов,
но смогу узреть Его самого
в его милосердии, благости и небесном наследии,
хотя достоин я отлучения».