Роман (ЛП)

Я лишь слегка осознаю, что очень горячая вода обжигает и вызывает волдыри на моей коже, пока я опускаюсь в массивную ванну. Я ощущаю, как моя кожа натягивается, затем чувствую, как появляются волдыри и наполняются серозной жидкостью, пока соль для ванн вонзается в раны, которые оставил ремень Романа, напрочь разрывая кожу. К счастью, я не чувствую боли или ожогов, лишь преобразование, которое возникло в результате телесных повреждений, причиненных как по вине Романа, так и меня самой.

Возможно, он был прав в своем предположении. И мое здравомыслие могло, так и быть, наконец, удачно проявиться.

Я не уверена, сколько времени прошло, пока я «на автомате» мыла волосы и наносила на них кондиционер, прежде чем принять ванну, побриться и отмокнуть. Я так же не уверена, как долго Роман продолжал стучать в дверь ванной комнаты, прежде чем дерево треснуло и он штормом ворвался в ванную.

― ДАВАЙ ВЫМЕТАЙСЯ! СЕЙЧАС ЖЕ, ХИЗЕР!

Я даже не удосужилась отвести свой взгляд от того, как мой палец скользит внутрь и обратно наружу одного из четырех отверстий крана.

― Ты позвонила на рецепцию с просьбой о наборе для первой медицинской помощи, а сама сидишь в ванной, полной окровавленной воды, Хизер, черт тебя побери, выметайся, мать твою, отсюда, сию же секунду, или я…

Мое глубокое хихиканье, исходящее откуда-то из самих глубин, прерывает его речь, прежде чем медленно и методично озвучиваются мои слова, пропитанные цинизмом и сарказмом.

― Ты, что, Роман? Разорвешь еще больше кожи на моем теле? Или лучше накажешь меня, словно ребенка, за то, что называю тебя ласковым прозвищем? Ты хочешь знать, чего действительно я бы хотела, чтобы ты сделал, Роми? Я медленно поднимаюсь, выбираюсь из ванной и замечаю, что вода, в которой я с удовольствием отмокала, на самом деле темно-красная. Ступая по кафельному полу мокрыми ногами, я оставляю за собой кровавое месиво из следов.

Я проскальзываю руками в, очевидно, «его» халат, завязываю на нем пояс, поворачиваюсь, выходя из комнаты, и мягко говорю ему через плечо:

― Заканчивай со своими нелепыми детскими играми. Перестань метаться вокруг надежды и ожидания от меня веселья в виде раздеваний и предоставь мне мой номер. Без обид, но я устала от твоих игр… Все, чего я хочу, это стать номером тринадцать.

Я снимаю халат, волокна которого уже высохли и впились в мои открытые раны, и беру большую коробку с медикаментами. Без малейшего интереса, тем более не заботясь о том, что перекись водорода сделает с берберским ковром в главной спальне, я открываю большую коричневую бутылочку и лью на ягодицы, пока все ее содержимое не выливается. Затем я беру все три тюбика неоспорина с обезболивающим и выдавливаю содержимое в ладонь, фыркая от облегчения боли, прежде чем размазать компоненты обильным слоем вдоль поясницы, задницы и верхней части моих бедер с задней стороны. Закончив два первых шага «очередности оказания медицинской помощи: восстановление задницы, с которой была снята кожа», я накладываю марлю поверх тех участков, куда наносила неоспорин, и проскальзываю в ночную рубашку через голову. Я сбрасываю с кровати все покрывала, оставляя только шелковую простынь на резинке, и ложусь поперек, по диагонали, отвернувшись от всего того, чем является Роман Пейн, все это время мои волосы, пропитанные окровавленной водой из ванны, оставляют пятна на дорогих шелковых простынях подо мной.

Как только мое сознание начинает ускользать, до меня доносится шум от Романа Пейна, доходящий до уровня беспощадного хаоса, когда тот разбивает и громит каждую «стекляшку» и «деревяшку», имеющуюся в главной спальне, о все без исключения твердые поверхности, кроме кровати, пока я не забываюсь сном, всего на всего при этом вздохнув.

Глава 15

Роман

Я потерял ее. Она была моей; была моей больше года. Мы с ней были на одной волне; единодушны в плане того, как это, как МЫ действовали очень долгое время. Я говорю когда. Я говорю как. Я задаю сроки и порядок, черт побери. Вот как МЫ работали.

Отлично, она хотела стать номером тринадцать, ― так тому и быть.

Я опрокидываю стакан за стаканом дорогого виски и небольшого количества содовой. С каждой минутой в том аду, где я нахожусь, мои мысли сменяются от желания любить ее, овладевать ею, холить и лелеять ее к желанию задушить, изувечить и содрать с нее кожу. От стремления уберечь ее… к желанию убить.

Прошло шестнадцать часов с тех пор, как Хизер вышла из ванной комнаты. Шестнадцать часов с тех пор, как она взяла перекись водорода и обработала ею свою спину, четко очерченные раны. Шестнадцать гребаных часов с тех пор, как я слетел с катушек, разрушил остатки контроля, что помогали мне держать себя в узде, уничтожая каждый предмет, находившийся в пределах моей досягаемости.

А сейчас я сижу, уставившись на часы поверх стеклянного бокала, допивая остатки виски. Понимая, что мы уже на несколько часов опоздали на встречу с моими родителями.

Пустой стакан вдребезги разбивается о стену напротив меня даже раньше, чем я понимаю, что швырнул его. Я хватаю мобильный телефон с массивного стола из дуба и набираю номер клуба.

― Мистера и миссис Пейн, будьте любезны. Сообщите им, что звонит Роман.

Через несколько секунд я слышу встревоженный голос отца на другом конце линии.

― Роман, у тебя все в порядке?

― Да, отец, все в порядке. Я знаю, какой мама может быть требовательной, поэтому, пожалуйста, успокой ее. Как ни печально, но Хизер съела что-то, не подходящее ее желудку, отчего она немного страдает от тошноты. Уверен, завтра утром она будет как новенькая. Ужин все так же по плану на завтра на шесть вечера?

― Да, все в силе. Мы собираемся поужинать в любимом ресторане твоей мамы на Бульваре Монфлери…

― «Il Convivio» (прим. перев. ресторан итальянской кухни), да, он хорошо мне знаком. Мы с Хизер встретимся с тобой и мамой в шесть.

― Пожалуйста, передай Хизер, что мы с мамой сочувствуем ей. Какое ужасное начало отпуска.

― Я скажу ей.

― Ладно, сынок. Мы с мамой любим тебя и с нетерпением ждем завтрашней встречи с вами обоими.

Не дожидаясь, пока он закончит разговор, я завершаю звонок, бросая телефон на стол, когда наклоняюсь вперед и кладу локти на стол, а лбом упираюсь в ладони.

Я вовсе не хотел, чтобы Хизер стала номером тринадцать.

Мой разум сталкивается с довольно противоречивыми эмоциями, которые я ощущаю. Я ловлю себя на мысли, что готов оставить ее безнаказанной за неповиновение моим приказам. Меня терзают сомнения, что те новые, неизведанные мной ранее странные чувства по отношению к ней, удерживают меня от того, чтобы по праву вознаградить ее за то, что она заслуживает. Тихий стук в дверь вырывает меня из размышлений.

― Войдите, ― огрызаюсь я на неизвестного незваного гостя, все еще погруженный в мысли о злодейке, которая терзает мой разум.

Когда голые бедра Хизер попадают в поле моего зрения, мой взгляд медленно, дюйм за дюймом поднимается вверх по ее телу, и в итоге я вижу, что она стоит перед столом лишь в моей нательной рубашке. От такого вида у меня в груди защемило, и ноющая боль пустила корни. Я ловлю себя на мысли, что втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы от неприятного ощущения.

Мой взгляд останавливается на ее лице, и я смотрю прямо ей в глаза. Несколько секунд она смотрит на меня, прежде чем отвести взгляд и посмотреть вниз.

― Хотелось бы мне знать, Хизер, с чего ты решила, что вправе выбирать одежду?

Она закатывает глаза.

Закатывает. Свои. Чертовы. Глаза.

И, будто бы ее непокорное несоблюдение уже не разожгло во мне гнев, она не отвечает на мой вопрос и выдает:

― Иди нахер, Роман. Мне без разницы, чего ты хочешь, просто прекрати это дерьмо! Ты выиграл. Все, что захочешь ― твое, мне теперь плевать. Мои поздравления. Теперь, может, давай-ка ускоримся?

Прежде чем я понимаю, что двигаюсь, чувствую, как ее голова под воздействием моих рук влетает в твердую поверхность дубового стола. Я наклоняюсь и рычу ей в шею чуть ниже уха: