Страница 81 из 85
Иностранный язык настолько прочно вошел в нас, что по возвращении на Родину мы еще долго испытывали затруднения в общении на нашем истинно родном языке.
Не соглашусь с Юлианом Семеновым, у которого Штирлиц утверждал, что русская женщина, выдающая себя за иностранку (речь шла о радистке Кэт), при родах будет кричать на родном языке. Почему? Разведчица в этом случае наверняка кричала бы «как надо». Лично мне такие примеры известны.
Порой происходили случаи, которые невозможно было учесть ни на каких занятиях при подготовке. Как-то, вернувшись домой после проведения тайниковой операции, я приступила к обработке полученного из Центра материала, с которым «Сеп» по возвращении домой мог бы сразу ознакомиться. Мы строго придерживались правила не хранить материалы у себя дома, а после прочтения сразу же уничтожать. В квартире, да и вообще вокруг (мы жили на окраине города) было безлюдно и спокойно. Усевшись за стол спиной к двери, я с головой ушла в работу — расшифровку пленки — и внимательно вникала в содержание сообщения. Но вдруг мертвая тишина, царившая вокруг, нарушилась громким выстрелом, который раздался где-то сзади меня… в прихожей, на кухне, в ванной?.. От неожиданности я вздрогнула — что бы это могло быть? Затем встала, осмотрелась, осторожно, как говорится по-кошачьи, двинулась в сторону, откуда послышался столь таинственный выстрел. На кухне, в прихожей, в ванной — все спокойно. Оконные стекла не повреждены. Выглянула в окно на улицу — тихо, спокойно.
«Не галлюцинация ли у меня? — подумала я. — Нет, не может этого быть. Я же точно слышала выстрел. Вот так загадка!»
По возвращении «Сепа» я рассказала ему со всеми подробностями о результатах проведения тайниковой операции. Он ознакомился с содержанием сообщения из Центра, и только после уничтожения его я сообщила «Сепу» о выстреле. Он задумался, уточнил, точно ли я слышала выстрел, уверена ли я в этом. Я твердо стояла на своем.
— А может быть, это галлюцинация? — И тут же сам ответил: — Да нет. ты этим недугом не страдаешь.
Удрученная, пошла на кухню накрывать стол для ужина. Открыв дверцу холодильника, удивленно отпрянула назад, ибо на меня неожиданно брызнула пенистая жидкость (холодильник у нас был тогда маленький, стенной).
— Скорей, скорей! — крикнула я «Сепу», не приходя еще в себя от изумления. — Вот тебе и разгадка причины выстрела!
Мы оба весело рассмеялись, и инцидент был исчерпан допитием остатков шампанского. И сейчас мы вспоминаем об этом эпизоде с улыбкой.
В июле 1990 года в телепрограмме «На службе Отечеству» мы выступали по центральному телевидению. Коротко рассказали о себе, о своей зарубежной командировке. Насколько нам известно, многими это выступление было воспринято с интересом. Нас даже узнавали на улице, высказывали немало добрых слов и теплых пожеланий. Признаться, я всегда испытывала некоторое волнение в ожидании, что скажут женщины о моей профессии, которые узнавали меня на улице, в магазинах и т. д. И действительно, одни одобряли мой выбор, восхищались мужеством решиться на такую опасную и трудную работу. Некоторые были равнодушны, а были и такие, которые отрицательно отнеслись к моему выбору профессии и даже жалели меня.
Однажды на улице ко мне подошла женщина и спросила:
— Это вас вчера показывали по центральному телевидению? Я вас сразу узнала.
— Да, вы не ошиблись, — ответила я несколько смущенно, ибо не люблю быть на виду. — У вас хорошая зрительная память.
Женщина с удовольствием поделилась, что передача ей понравилась и она с большим интересом посмотрела ее с начала до конца. Она также высказала мнение, что разведка — работа не для женщины, ибо слишком опасная, тяжелая, нервная. Что касается ее, то она бы никогда не согласилась принимать участие в разведывательной работе. Выразила сожаление по поводу отсутствия у нас детей и что она нашему бездетному одиночеству очень сочувствует. Рассказала о своей семье, о своей профессии архитектора, и ей очень нравится в этой области трудиться и т. д. Наконец я ее прервала:
— Вы знаете, у каждого человека в жизни своя судьба. Вам нравится своя профессия, а мне — своя. Кто из нас прав?
Мы попрощались. Все это вполне понятно: сколько людей, столько мнений.
Что касается меня, то я никогда не жалела и не жалею, что всю свою жизнь посвятила разведке и, честно признаюсь, горжусь, что волею судьбы стала разведчицей».
Пишу об этом случае не потому, что о нем никто не знает, скорее всего, он известен всем, кто хоть немного интересуется разведкой и ее историей. Но не могу и умолчать о нем, ибо именно встреча с непосредственной «виновницей» этого события, ее рассказ и натолкнули меня на мысль о том, что только женщины обладают многими бесценными для разведки качествами. Тогда же и родилась у меня идея собирать материалы о женщинах-разведчицах.
Вскоре после начала войны американцы начали работу над созданием атомной бомбы. Административным руководителем «Проекта Манхэттен» стал генерал Лесли Ричард Гровс, в задачи которого входило, между прочим, «…предотвратить попадание в руки к немцам сведений о секретной программе… и сохранить в тайне от русских открытия и детали наших проектов и заводов…» И это несмотря на наличие между союзниками подписанного в 1942 году соглашения об обмене секретной технологической информацией. Гровс сумел создать такую систему безопасности, которая, по его собственному утверждению, «не позволяла даже мыши проникнуть за стены особо охраняемого объекта Лос-Аламос».
Ну, мыши, может быть, там и действительно не шастали, но советская разведка имела в Лос-Аламосе надежных агентов, настолько хорошо законспирированных, что имена некоторых из них и сейчас, почти шестьдесят лет спустя, хранятся в тайне.
Самая трудная задача нью-йоркской резидентуры состояла в организации связи с этими агентами. В качестве одного из связников и выступала тридцатилетняя Леонтина Тереза Пэтке, полька, родившаяся в США, жена Мориса Коэна, советского агента. Оба впоследствии стали известны как супруги Елена и Питер Крогеры, арестованные в Англии по делу «Бена» — Гордона Лонсдейла, он же Конон Молодый. Они были осуждены на длительный тюремный срок и обменены затем на английского разведчика.
Но все это будет много позже.
А тогда, летом 1943 года, в Сандиа, предместье города Альбукерка, недалеко от Лос-Аламоса, приехала для лечения горла молодая симпатичная женщина. В ближайшее воскресенье направилась на встречу с агентом, но тот не явился. Так повторилось три раза. На четвертый она решила, что если и на этот раз агент не придет, она вынуждена будет возвращаться в Нью-Йорк.
Рассчиталась в пансионате, собрала вещи, сдала их на вокзале в камеру хранения и отправилась к месту встречи.
И… вот оно, счастье! Агент появился с предусмотренной желтой сумкой и торчащим из нее хвостом рыбы. Но… от радости она забыла слова пароля. Оба пережили страшные минуты, бледнели, краснели, обливались потом. Наконец, сознание у нее прояснилось, и слова пароля нашлись.
Агент, имя которого так и осталось неизвестным, передал Леонтине пачку листов бумаги, которую она положила в сумочку, и они расстались навсегда.
Поезд уходил через час. Она немного погуляла по городу, проверяясь. За ней никто не следил. Но когда вышла на перрон, облилась холодным потом: перед входом в каждый вагон стояли полицейские, которые дотошно проверяли документы пассажиров и содержимое их сумок и багажа.
Что делать? Направиться к поезду — значит саму себя посадить на электрический стул. Попытаться бежать? Заметят. Вернуться в пансионат? Вызовет подозрение. Зайти в туалет и уничтожить бумаги? Но их много. Клочки не утонут, она погубит не только себя, но и агента, и дело. Пройти в здание вокзала, посидеть в прохладном буфете за бутылкой кока-колы и сделать вид, что опоздала на поезд. Но что это даст? И завтра, и послезавтра будут те же полицейские. А впрочем!..