Страница 43 из 58
Каждый персонаж Распутина говорит своим языком, чем себя и характеризует. Так, в гладкой, штампованно-правильной речи Люси в “Последнем сроке” хорошо видны очерствелость чувств и высокомерие горожанки, а в безыскусной беседе старух лучится чистосердечие и мудрость.
Там, где текст идет от автора, народная и классическая линии гармонично соединяются и русское слово предстает во всей полноте совершенства. Как, например, в этом описании перехода лета в осень из “Прощания с Матёрой”:
“…Отцветало небо и солнечными днями смотрелось тяжелым и мякотным. Погода больше не дурила, стояла ветреная, сухая, но уже чувствовалось, чувствовалось время: ночами было студено; ярко, блескуче горели звезды и часто срывались, догорая на лету, прочеркивая лето прощальными огненными полосами, при виде которых что-то тревожно обрывалось и в душе, сиротя и сжимая ее; по утрам, после особенно звонких ночей, наплывали серые мутные туманы, держась покуда возле берегов, не застилая всей сплошью Ангару; а дни, ставшие заметно короче, но не потерявшие силы и мощи, казались до предела полными и тугими, вобравшими в себя больше, чем они могут свезти”.
* * *
Распутин-публицист родился с Распутиным-прозаиком одновременно. Книга очерков “Костровые новых городов” вышла даже на год раньше, чем первая книга прозы.
В 60-70-е годы Россия заговорила, и достаточно громко, о своих проблемах. И это было самое важное: судьба земли, природы, культуры. В политику писатели-почвенники не вторгались, справедливо полагая, что ее роль более следственная, нежели причинная. Их протестные голоса не были заглушены, поскольку вопросы села, состояния рек и озер, охраны памятников старины как бы не имели оснований быть под запретом. Конечно, острые публикации на любую тему восторга у властей не вызывали, но все-таки — дискуссиям, что развертывались на газетных полосах, и сегодня, как это ни странно для нашего безцензурного времени, можно позавидовать.
…Очерк “Иркутск с нами” дышал любовью к городу, где прошла юность и сложилась судьба писателя. “Удивительно и невыразимо чувство родины, — высокая строка запева поддерживалась другими, доверительными и задушевными. — … Иркутск, мой родной город… в меру знаменитый, в меру скромный, в меру культурный…” Подмечены и привечены и “особенный час” раннего летнего рассвета, и сказочный мир старинных улочек, и виды храмов; с гордостью приведены восхищенные отзывы знаменитостей, посетивших Иркутск давно и недавно. Любуясь городом, автор в то же время отстаивал необходимость сохранения его исторического лица — деревянного зодчества.
В 1979 году “Иркутск с нами” с подзаголовком “Полемические заметки” впервые был опубликован в центральной газете “Советская культура”. Резонанс вышел огромный. По свидетельству тогдашнего ответственного секретаря Иркутского отделения ВООПИК С. Утмелидзе, “заметки” стали документом, с которым представители организации шли в разные инстанции, отстаивая иркутские памятники.
Несколько позже появляется очерк “Моя и твоя Сибирь”, главная мысль которого — бережное освоение природных богатств края, недопущение промышленного разора: “Велика Сибирь, но нет в ней ни одного метра земли, к которому позволяется отнестись с небрежением, и нет в ее лесах ни одного лишнего дерева, которое разрешается свалить без крайней нужды…”
Думой о всей огромной Родине, о победном часе Руси, пробившем для нее шесть столетий назад, наполнен очерк “Поле Куликово”. С надеждой пишет Распутин о “судийном и благословляющем духе” Отечества, который с Поля, “быть может, перенесется в Москву, в Киев или Новгород, а то и отправится в Сибирь”, сея “семена жертвенности, из которых состоит русский человек”.
Изначально была взята в публицистике высокая нота патриотизма, причем не гремящего фразой, а подкрепленного историческим знанием и сегодняшней заботой о предмете, что сразу же выделило Распутина среди многих пишущих в этом жанре.
* * *
Жизнь между тем прибавляла и прибавляла тревог. Вовремя не решаемые государством задачи будоражили общество. Статьи, интервью Распутина, диалоги с другими писателями, учеными публикуются в центральной и иркутской прессе, его мнение по самым острым вопросам культуры, экологии, нравственности интересует всех.
В год объявленной перестройки, 1985-й, появляется повесть “Пожар”. Критика по большей части оценила ее как излишне публицистическую. Но если вдуматься, то выбранный Распутиным принцип повествования был вполне логичен. Матёра ушла под воду вместе со своим укладом и языком, реальность изменилась, и писатель с присущим ему тщанием проследил судьбу сорванных с родных мест людей, их иначе устроенную жизнь.
В этой повести развивается идея укорененности человека на земле и в определенной людской среде как необходимого условия его нравственной крепости — идея предыдущих повестей, особенно “Последнего срока” и “Прощания с Матёрой”.
Жить на одном месте из рода в род, из века в век или катиться по земле перекати-полем — вещи нравственно противоположные. В старинной деревне человек весь на виду. Знают не только его, но и его семью, дедов-прадедов, их наклонности к добру и злу. Содеять дурное означает посеять недоверие в деревенском мире к своим детям и тем осложнить им жизнь. Давно замечено: “Добрая слава в углу сидит, худая за порог бежит”, “Суд народный — суд Божий”. Являясь же туда, где тебя никто не знает, можно предстать в новом, более выгодном обличье, а накопив грехов, сбросить их, как старую одежду, и умчаться дальше.
И потому неудивительно, что в поселке “бивуачного типа” пришлый люд, утративший те “четыре подпорки”, о которых размышляет герой “Пожара” Иван Петрович, а вместе с ним и автор, — “дом с семьей, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом”, — живет не по закону совести. Эти подпорки, каким-то чудом уцелевшие после великого перелома крестьянского мира в 20-30-е годы, снова подгибались. Сосновка, вдохнув кочевого духа, обзавелась “архаровцами”, живущими уже своей “общиной”, без заботы о хозяйстве, земле, одним днем.
Но самое главное — картина беспощадного пожара и грабежа оказалась пророческой и вылилась в символ грянувшей перестройки — что открылось не сразу. А тогда, в середине 80-х, еще была надежда на перемены к лучшему. Тогда в самый разгар входила борьба за Байкал.
Распутин был на переднем ее крае.
В его очерке “Байкал” 1991 года есть такие слова: “Рядом с Байкалом мало размышлять привычно, здесь надо выше, чище, сильнее думать, вровень с его духом, не бессильно, не горько”.
“Вровень с его духом…”
Так был обозначен уровень писательской и гражданской позиции в подходе ко всему, что касалось Священного моря.
Если сегодня перечитать написанное Распутиным о Байкале хронологически, то будет видно, как развивалась его “байкальская эпопея”. Такую возможность дает книга “Слово в защиту Байкала. Материалы дискуссии”, выпущенная в Иркутске в 1987 году и включившая три выступления писателя.
Очерк 1981 года — это гимн сибирскому морю, непревзойденное по художественно-поэтической силе описание его красоты и мощи. Распутин называет Байкал “любимцем Природы”, ее “венцом и тайной”, “дух Байкала” — особенным, “очищающим, вдохновляющим, взбадривающим душу и помыслы”. Образ “могучего, богатого, величественного, красивого многими красотами, царственного и неоткрытого, непокоренного” чуда-озера встает со страниц очерка во всем своем великолепии и становится явлением подлинного искусства пейзажа в слове. Гражданское чувство, растворенное в художественности, воздействует на читателя как бы исподволь и без нажима, призывая воздать “за добро добром, за милость милостью” и помнить: “как хорошо, что у нас есть Байкал!”
Статья “Байкал у нас один” написана в разгар борьбы за чистоту озера — в 1986 году. Распутин рассказывает о встрече с министром лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности М. И. Бусыгиным и его заместителями, во время которой, что называется с цифрами в руках, пытается убедить высоких чиновников во вредоносности БЦБК. Но вскоре понимает: говорят они на разных языках. Министерство, а не народ хозяин Байкала, и стоит этот хозяин за свои комбинаты, а не за Байкал.