Страница 68 из 173
Назаров ускорил шаг. Теперь надо было снова стать начальником, отодвинуть Харитона, забрать власть в свои руки. Пока доберутся до базы, надо подавить волю оставшихся в живых, заставить увидеть все происшедшее его глазами.
— Нужно как следует отдохнуть, — твердо сказал Назаров. — Перевязать раны, поделить одежду…
Карабанов посмотрел ему прямо в лицо, неотрывно, дерзко. А Саша брела равнодушно, расслабленно.
— Не юли, Назаров, — устало сказала она. — Хватит! — Саша медленно приблизилась к нему и вдруг рванула из его рук сверток.
И Назаров понял, почувствовал, что спорить нельзя. «Хватит!» Это как приговор. Те, кого он считал совсем недавно прирученными, покорными людьми, кем можно было командовать, больше не подчинялись ему. Они понимали его, читали его мысли. Такое было первый раз в жизни. Назаров жалко усмехнулся. Он не собирался сдаваться.
— Значит, поверили? — в упор, спокойно и скорбно спросил Назаров и вдруг судорожно распахнул на груди брезент.
— Смотри, — вздрагивая, сквозь зубы сказал он. — Смотри… Я не дойду. И отвечать ни перед кем не буду. Я не боюсь. Документы отняли… Я спасал…
Рана у него на боку засохла, стала черной, и только кость ребра на изломе была сахарно-белой и косо выпирала.
— Трус, — с ненавистью сказал Карабанов. — Всегда лгал. Мертвых обокрасть хочешь…
И Назаров понял, что он пропал. Что-то не так он сделал, где-то допустил ошибку. Неумолимые, все понимающие, стояли перед ним эти трое.
Он поднял к небу голову. Оно темнело над тайгой. И Назаров вдруг признался себе, что всю жизнь ненавидел ее, ее буреломы и завалы, путаницу троп и сучья, которые били в грудь. Тайга была равнодушной к нему, а чаще враждебной. Злой колдуньей, замшелой, косматой, полной скрытых угроз, стояла она на его пути. Он боялся тайги, но ее нельзя было обойти и людей тоже… И люди стояли…
— Будь ты проклята! — закричал он в темнеющую даль. — Будь проклята.
Тайга молчала. Даше слабым эхом не ответила. Слишком великой была тайга.
Назарова охватило безумное желание уничтожить ее, запалить под сухим деревом костер. Но он сейчас же подумал, что тогда тайга поглотит его, превратит в пепел. А он еще жив и хочет жить…
Чтобы сократить путь, Харитон решил идти не по реке, а повернуть на водораздел. Здесь было труднее, но зато потом все время по ровному, почти безлесному склону и вниз.
Ночь застигла их почти на водоразделе. Здесь тайга поредела, стала сплошь лиственной. Карабанов наломал веток и сделал для себя, Харитона и Саши настил. В стороне на палой хвое скорчился Назаров.
Густела ночь, и там, позади, откуда они пришли, наливалось, багровело немое зарево, вставало в небе, грозное и неподвижное.
Поднялся ветер, и стало холодно. Саша прижалась к Карабанову. Из чащи тянуло сыростью.
— Ты чего? — спросил Карабанов.
— Так… холодно… Я в воде долго лежала… Руки немеют, ноги… сердце замирает… Вдруг остановится?
Они долго молчали. Карабанову захотелось сказать Саше что-нибудь хорошее, ободрить, успокоить, но или он устал, или просто не умел, нужных слов не нашлось. А Саша вдруг снова сказала:
— Знаешь, а помирать не страшно. Утром боялась, как зверь бежала. Отчего это? Вроде бы через порог переступила. А ведь жить охота, как прежде, а все равно не страшно.
Карабанов смотрел в черноту лиственничной кроны и думал, что Саша просто устала. Устала у нее душа. Что ей сказать, что ответить?
Он молча провел рукой по ее лицу и, помедлив, сказал:
— Не знаю…
— Нам обоим нельзя спать. Слышишь. Давай по очереди. Этот, — она кивнула в ночь, — все может. Мы с тобой свидетели…
Свидетели… Карабанов открыл сощуренные глаза. Нет, не свидетели они. Они должны стать судьями. Он хотел сказать об этом Саше, но промолчал.
— Спи.
— У тебя есть бумага и карандаш? — спросила вдруг Саша.
— Зачем тебе?
— Я, может, не дойду, — медленно сказала она.
— Бумаги нет, — подумав, ответил Карабанов. — Вот только документы Боева. А вообще-то ты брось… Может, вертолет ночью пролетит. Зажжем сушняк…
Саша усмехнулась одними губами.
— А вдруг… — сказала она. — А вдруг… Давай хоть документы. Сердце я надорвала. Сожмется, а разжаться сил нет… Словно и не мое.
Она взяла из рук Карабанова пачку стянутых резинкой бумаг. В темноте их руки встретились. Рука Саши была холодной, как будто она только что вынула ее из родниковой воды. Карабанов повернулся на бок и сразу же провалился в забытье…
Карабанов вздрагивал всем телом. И во сне он шел. Саша смотрела в звездное небо. Потом поднялась, села. Неторопливо сдернула с документов Боева резинку и стала перебирать бумаги. Здесь был и огрызок карандаша. Тихо сопел Харитон.
Неслышный, лежал в трех шагах под лиственницей Назаров.
Таким людям, как он, Саша всегда привыкла подчиняться. Только сильных людей уважала она и завидовала им.
Когда-то научилась блатным песням, словечкам и, если ей казалось, что ее притесняют, намекала, что у нее темное прошлое. Действовало. Защищалась, как могла, прикидывалась…
Почему ее до сих пор никто не упрекнул, что она побежала первая? Почему молчат? Почему простили ей и не прощают Назарову?
И она вдруг поняла. Все знали, что она слабая. Даже когда притворялась… Не по ней была жизнь на суровой земле. Страх шил у нее в душе. А Назаров не имел права бояться. Он отвечал за всех. Он начальник… А ей простили…
От этой мысли Саше захотелось тихонько заплакать, тихо-тихо, чтобы защемило сердце.
Сильными сегодня оказались другие, не те, перед которыми она всегда преклонялась.
Саша хотела вспомнить что-нибудь очень хорошее и не смогла. «Сашка, ягодка горькая…» — говорила ей в детстве мать… Она зажмурилась и решила больше ни о чем не вспоминать.
Здесь, на водоразделе, под низкими звездами, она перечеркнула прошлое. Ей вдруг представились места, где сегодня прошел огонь. Пусто и мертво было там. Нужны дождливая осень, снежная зима, весна с добрым солнцем, чтобы на месте пожарища появились первые ростки. Если бы гроза была не сухая, а с дождем… Тайгу бы просто омыло и выломало бы сушняк. Пройдет десять-двадцать лет, пока снова встанет на гари тайга. Слишком долго ждать.
Саша вздохнула. Ощупью раскрыла первый попавшийся документ из боевской пачки. Стиснув зубы, она стала писать. Потом спрятала книжицу в лохмотья штормовки и долго слушала, как журчат близкие звезды. Слабело тело, и чаще стало замирать сердце. Жгучая тоска охватила ее, и она закрыла глаза ладонями.
Потом, преодолевая слабость и напрягаясь, чтобы не дрожал голос, она сказала:
— Назаров. Не вздумай чего-нибудь… Я всю ночь спать не буду… Задушу собственными руками, если что.
Назаров молчал. Наверное, спал.
Тогда Саша легла лицом вниз и вытянула вдоль тела руки.
Ночь была страшной. И этот ветер, шевелящий в небе невидимые кроны деревьев, и безлунная ночь, полная торопливо мигающих звезд, — все пугало.
Надо было заснуть, а Назаров не мог. Ворочалась в темноте Саша. От земли пахло гниющей хвоей. Наломать бы лапника, но было трудно шевелиться, корежила тело боль.
Назаров все больше ожесточался. Не было привычного спокойствия, он напрягал всю волю, но оно не возвращалось. Невыносимо болел ушибленный бок, и Назаров чувствовал, как наливается жаром тугая опухоль вокруг раны.
Ему захотелось вскочить, броситься к тем троим, упасть на колени и просить, просить, чтобы не оставили в тайге, чтобы спасли жизнь, а там что бог даст… Раньше Саша говорила: «Серафим Иванович! Вы больше всех работаете… За всех нас. Вот поэтому… вам лучшее…» А сейчас? Совсем другая. Словно и не она… И сверток отобрала…
Назаров больше не думал просить этих троих о чем-либо. Снова захлестнула душу злоба. Зачем отобрали сверток? Десять потраченных лет, десять лет ожиданий, надежд. Теперь суд и… тюрьма. А он не птица феникс. Он не возродится из пепла…