Страница 18 из 19
***
Улица встретила их ночной свежестью. Лишь едва ощущался привкус химии на губах, оседал на волосках в носу, поскрипывал на зубах сухим пеплом.
Закутавшись в чёрный пуховик и натянув шапочку до самых глаз, Максим зябко ёжился, невольно стискивал челюсти, чтобы не дай бог громко не клацнули. Подоспевший апрель в тайге не спешил радовать своим благодатным теплом. Хотя снег уже растаял, и молодая травка нет-нет, да и тянула к солнышку свои изумрудные пёрышки, всё же по ночам ещё было довольно студёно.
Михалыч в привычном военном бушлате и вовсе не чувствовал холода, его до костей пробирал страх за сына. В своей родной части сейчас он чувствовал себя чужаком, хитрым, преступным лазутчиком.
Быстрыми короткими перебежками они добрались до КПП. Стараясь избежать столкновений с коллегами, Михалыч хмуро следил за периметром.
– Так, вроде тишина. Тебя не должны тут искать. На вот, спрячь, – и, сунув сыну полиэтиленовый свёрток, поспешно того обнял. – Давай, Максимка, не поминай лихом, – шёпот родителя сорвался глухим всхлипом, а глаза наполнились влагой.
– Ты чего, бать? Не на войну ж провожаешь, – попытался разрядить обстановку Максим, но затих, сдавленный в медвежьих объятиях.
– Чай не увидимся больше! – затараторил Михалыч. – На первой тебе хватит. Заляг на дно, пока всё не утихнет. Долго искать не будут, если будешь молчать. Не мути воду, сын. В большом мире тебе не поверят, а если и поверят, то быстро закроют болтливый рот. Иди с Богом, Максимка, и не забывай, кто воспитал тебя. Мамку помни и живи, как учили, по совести. Ну всё, хватит сырость тут разводить, – лёгким движением Михалыч коснулся холодной щеки сына, ловя на палец горячую каплю. – Вон, гляди, пересменка. Сейчас я их всех отвлеку, а ты ступай потихоньку.
Незаметно подкравшись к приземистому зданию контрольно-пропускного пункта, Максим скинул тяжёлый рюкзак с плеч и прижался спиной к бетонной стене. С ноющей болью в груди в последний раз взглянул в глаза сына Михалыч и, проглотив застывший ком в горле, скупо кивнул. Поймав робкий ответный кивок, он гордо выпрямил спину и уверенно отвернулся от сына.
Он знал, что бросает его, делает именно то, чего пытался всегда избежать. Выпускает своего мальчика – единственного родного человечка – одного в большой и безжалостный мир. Лишь только мысль, что тем самым он даёт сыну шанс, грела разбитое отцовское сердце. Шанс на жизнь без оков милитаризма, без строгих рамок системы замкнутого, погрязшего в своих склочных интригах закрытого мира. Что ждёт его там? Это зависит теперь лишь от него самого.
– Дежурные? – командный окрик заставил вальяжно развалившихся в тесной каморке парней испуганно дёрнуться.
Спешно похватав оружие, они выскочили за дверь и, торопливо поправляя сбившиеся бушлаты, вытянулись в струнку.
– Дежурный Ковальчук по вашему приказанию прибыл! – доложил первый.
И так далее, все по одному, четверо парней отчеканили речитативом. Капитан слушал, кивал, а сам провожал взглядом метнувшуюся в распахнутые двери тень, запечатывая в душе каждый изгиб хрупкой фигурки.
Ещё чуть-чуть, и он навсегда потеряет из виду родной силуэт, но зато Максим будет свободен. Будет жить и, может быть, вспоминать иногда своего старого батю. Плотно сжатых губ коснулась улыбка.
Рыжий Ковальчук беспокойно всмотрелся в лицо командира и без задней мысли проследил его взгляд.
– А ну, стоять! – Михалыч вздрогнул и вывалился из размышлений в тот самый момент, когда дежурный уже лихорадочно вскидывал автомат.
– Нет! – из груди вырвался крик и, ни минуты не сомневаясь, отец заслонил грудью исчезающую в тайге спину сына.
Сухая очередь слилась с отчаянным криком, резанула слух, и голова взорвалась резкой болью. Срубленным кедром рухнул Михалыч на землю лицом к настежь распахнутым сквозным дверям КПП, и сквозь алый горячий туман в угасающем мире ему мерещилась благодарная улыбка спасённого сына. Уголок губ капитана судорожно дёрнулся, и наступила тьма.
Беглеца тогда так и не поймали. Да и кому было ловить, когда четверо молодых солдатиков соляными столбами испуганно замерли над недвижимым телом своего командира, вместо того чтобы торопиться за помощью и докладывать старшему по званию о произошедшем ЧП.
Конечно, ребят наказали, но это было потом, а сейчас…
Максим, услышав выстрел, резко остановился. В душе его боролись два противоречивых желания: вернуться и помочь отцу или бежать что есть сил в надежде уйти от погони. Победило второе. Отец не какой-то там рядовой и сумеет сам постоять за себя. Тем более выстрелов больше не слышно.
Нащупав за пазухой полиэтилен, Максим вытащил свёрток и посветил телефоном, только на это сейчас и годился кусок чёрного пластика. Свою симку он выбросил ещё в городе.
Что ещё ему сунул отец? Разорвав шелестящую плёнку, Максим уставился на знакомые, до боли раздирающие юную душу, строки лживой, продажной заметки. По иронии судьбы старый вояка именно в новый выпуск местной газеты «Таёжный искрень» и завернул все свои сбережения.
Толстая пачка новеньких хрустящих банкнот на ранящих сердце абзацах. Как безумный пялился беглец на прощальный подарок, а глаза щипали от слёз. Дрожащими пальцами он бережно завернул купюры обратно и медленно спрятал за пазуху. Только тогда Максим понял, что всё это время он не дышал.
И тут парня накрыло. Неподъёмным грузом на плечи легло осознание произошедшего. Чувства вины, опустошения и потери с чудовищной силой пригнули к земле. Сжали и придавили, скрючили и скрутили все мышцы, жилы и суставы. Дикий крик сумасшедшей боли исторгла горящая грудь. Срывая саднящее горло, кричал Максим, пока не закончился воздух, и даже тогда он продолжил тихо скулить, свернувшись жалким калачиком на колючей перине холодной безразличной хвои.
***
Как ни странно, но Михалыч смог выкарабкаться, правда, всё же не без последствий. Злополучная очередь прошла по касательной, лишь незначительно поразив мозг и частично лишив памяти государственного преступника. Однако за заслуги перед отечеством и безупречную долгую службу под трибунал его не отдали, а просто по-тихому вышвырнули вон, обеспечив, опять-таки, неплохой пенсией.
Своего непутёвого сына старый вояка позабыл напрочь, как и те жуткие события, приведшие его на больничную койку.
Лежа беспомощным овощем на застиранных простынях, он неожиданно обзавёлся друзьями.
Чернобровый амбал Петро и щупленький Сява от нелёгкой житухи подрабатывали тут санитарами. Они-то и помогли выкарабкаться Михалычу из нахлынувшей вместе с потерей памяти унылой тоски.
Семьи у него не осталось, армия отказалась. Лишь единственный раз тучный генерал с бегающими глазками посетил пациента. А как выяснил анамнез безумной выходки бравого капитана, бесследно исчез без объяснения причин. Что взять с седого, поникшего старика, не помнящего даже своё имя?
Так и оказался потомственный военный и заботливый отец на обочине жизни в уютной компании здоровенного детины Петро и вертлявого, тщедушного Сявы.
Тем не менее, нет-нет, да и защемит усталое сердце рано одряхлевшего мужика при взгляде на КПП. Будто бы что-то зовёт его, манит в большой неизвестный мир за кордоном. Будто бы кто-то ждёт его там, в переплетении тысяч дорог, помнит и словно скучает.
В такие моменты душа Михалыча наполнялась меланхолией и апатией. Но долго хандрить ему не давали, вытягивая буквально за уши из депрессивного состояния.
Жизнь, конечно, не искрилась яркими красками, но всё же была довольно-таки сносной до тех самых пор, пока внезапно у Сявы не остановилось пропитое сердце…
12 лет назад
Максим бежал сквозь тайгу, изредка подсвечивая телефоном себе под ноги. Мысли об отце не давали ему покоя. Как он там? Сумел ли избежать наказания? Справился ли?
Под ногами хлюпнуло раз, другой, третий, и беглец в ужасе замер. Только сейчас Максим осознал, что сбился с пути и совсем не имел понятия, куда привело его бездумное бегство.