Страница 110 из 122
Через два дня на чердак поднялась Меланка, рассказала, что всех бандитов переловили. Крестьяне встретили эту весть одобрительно, многие из них говорили: «Всех их, подлюк, перестрелять надо».
Федорец молча выслушал Меланку. Сказал:
— Нельзя мне здесь оставаться.
— В Харьков до своих тебе ехать треба…
XXXV
Через день Микола, тайком пробравшись на станцию, поехал в Харьков.
Забравшись на самую верхнюю, багажную полку, закрыв лицо мохнатым воротником полушубка, он жадно слушал разговоры словоохотливых пассажиров. Разговоры для него были нерадостные. Чувствовалось, народ сжился с советской властью, поверил в нее.
Сойдя с поезда в Харькове и свернув в первую от вокзала улицу, Микола встретил похоронную процессию. Впереди несли венки из веток хвои и бумажных цветов. Ветер играл кистями и бахромой легкого катафалка, белыми рваными сетками, наброшенными на худых лошадей. Сам не зная зачем Федорец присоединился к процессии. Никто не обратил на него внимания. Это дало уверенность, что в шумном городе он легко затеряется, может быть, приспособится к советским порядкам и заживет незаметной жизнью.
Поселился Микола Федорец в конце Клочковской улицы, за зоологическим садом, в старом деревянном доме, на отшибе, в квартире одной из многочисленных родственниц Тихоненко. Родственница эта, благообразная старушка с очками, вздернутыми на узкий лоб, с утра ставила на стол большой медный самовар, а потом уже в течение всего дня подбрасывала через конфорку кусочки древесного угля. Она бесконечно пила чай. Запах углей и самовар, окутанный облаком пара, придавали уют этой квартире.
В комнате царила строгая чистота. Было несколько шкафов, набитых книгами. Это обрадовало Миколу. Он облюбовывал книгу, брал в руки карандаш и ложился на продавленный ковровый диван. С утра и до вечера читал, обдумывал понравившиеся ему места, смутно сознавая, что надо заняться чем-то более существенным, как-то действовать, подыскивать себе работу. Жить на содержании старушки было стыдно, но пойти по адресу, который дала ему Меланка, не хватало воли. Он подозревал, что люди, которых встретит, опять втянут его в политику.
Вечерами Микола выходил прогуляться и долго бесцельно бродил сырыми улицами. Харьков, немного неряшливый, нравился ему. Особенно Благовещенская церковь, чем-то напоминавшая Собор Парижской богоматери, — сейчас по ночам он читал роман Гюго.
Городу не хватало реки, зеркала, в котором он мог бы увидеть свою красоту.
Однажды на Сумской улице, у памятника писателю Карамзину, Микола совершенно случайно встретил Степана Скуратова. Степан был в мягкой шляпе, в хорошем пальто и резко выделялся среди толпы, в которой преобладали серые солдатские шинели. Несмотря на то что на розовощеком лице Степана появилась остренькая эспаньолка, Микола сразу узнал его. Да и Степан тоже узнал Миколу, попятился было назад, пытаясь избежать встречи, но раздумал, шагнул к Миколе и рявкнул:
— Здорово!
Уведя Миколу подальше от света, к высокой железной ограде, он засыпал его вопросами.
— А я слыхал, будто шлепнули тебя. Значит, брехали… Ну, как живешь, чьим хлебом кормишься? Кого видел из наших?
Они прошли в университетский сад, сели на мокрую скамью. Микола отвечал не таясь. Резко спросил:
— А ты как?
— Я, брат, почти в наркомы вылез. Кстати, фамилия у меня теперь революционная: Буря. Пойдем ко мне, поговорим по душам. Надо и тебе пристраиваться. Познакомлю с женой. Женщина она во всех отношениях полезная.
— С женой?.. Ты что, бросил Одарку? — взорвался вспыльчивый Микола.
— Видишь ли, обстоятельства иногда сильнее нас, они-то и заставили меня связаться с этой женщиной… Ты о ней слышал. Это невестка Змиева. Муж ее, Жорка, врангелевский офицер, погиб в бою. Она еще до его смерти путалась с комиссаром Абрамом Полонским, считалась его женой. Комиссара хлопнул батько Махно, и она сразу попала в великомученицы, в героини. Красивая, умная женщина, даже при советской власти вертит влиятельными людьми. Это она меня в комиссары выдвинула.
— Ну, а про моего батька что слышно?
— Скрипучее дерево два века живет… Был я у него недавно. Все чудачит, стены в хате от потолка до пола обклеил николаевскими деньгами, словно обоями, окончательно потерял надежду на возврат прошлого. Я ему присоветовал добровольно отдать землю. Со скрежетом зубовным отдал, вступил в коммуну и сейчас на хорошем счету у советских властей. Не обошлось, конечно, без озорства: вырубил старик фруктовый сад на дрова.
Они вышли из сада. На углу двух улиц заместителя наркома поджидал длинный заграничный автомобиль. Шофер предупредительно открыл дверцу, тронул машину; шелково шелестя шинами по мостовой, она легко покатилась вперед.
Жил Буря-Скуратов в конце Сумской улицы, в сером особняке с колоннами и с большим стеклянным куполом на крыше. Особняк оберегали милиционер и четыре каменных льва — два у витых железных ворот, два на крыльце, на которое ветер нанес охапки желтых кленовых листьев.
В гостиной, отделанной ореховым деревом, сидели хорошо одетые гости — трое мужчин и две женщины. Одна из них, маленькая красивая шатенка, и была хозяйкой. Крепко, по-мужски, пожав руку Миколе, пригласила его к столу, на котором желтел в бутылках коньяк и были расставлены блюда с закусками.
Вторая женщина, молодая и тоже красивая, в строгом, по фигуре сшитом костюме, в лакированных туфельках на высоких каблучках внимательно взглянула на Миколу, длинными ресницами стыдливо прикрыла глаза. На подкрашенных кармином губах ее мелькнула еле заметная улыбка. Федорец напряг память. Он уже где-то видел и эту улыбку, и губы, и черные проницательные глаза.
— Мне нравится ваше лицо. Если бы у вас был еще тенор, вы могли бы петь в опере, — чуть хрипловатым, насмешливым голосом объявила женщина.
И как только Микола услышал голос, так сразу и вспомнил: Серафима Сатановская из Особого отдела ВЧК Юго-Западного фронта. Она руководила подавлением восстания махновцев в 1-м запасном полку, помешала передаче красного бронепоезда батьке, смело проникала в банды, сходилась с атаманами, заманивала их в ловушки, присутствовала при расстрелах своих любовников. Как-то Микола Федорец застукал ее у себя в штабе за важными документами, долго допрашивал с пристрастием, бил по прекрасному лицу рукояткой нагана, настаивал перед Нестором Ивановичем, чтобы ее расстреляли. Но красные легко согласились обменять ее на Гаврюшу Трояна и еще трех махновских командиров, захваченных в плен, и пока велись переговоры, красавица соблазнила часового и, пырнув его снятым с винтовки штыком, сбежала из-под замка. «Узнала ли она меня? И почему оказалась в доме Степана? Случайность ли это, или все подстроено заранее?» — мучительно думал Микола, и мятный холодок страха от затылка катился по его спине.
— Ну, видел новые деньги? — спросил Степана один из гостей, оказавшийся народным комиссаром Украинской республики. — День ото дня крепнет советская власть.
— Слышал, но еще не видел, хотя имею о них представление. В газетах были напечатаны снимки, — ответил Буря.
Нарком вытащил из жилетного кармана билет, на ладони подал его Буре.
— Теперь конец астрономическим цифрам: коробка спичек — сто семьдесят пять тысяч рублей!
— Ну, это пошло на пользу, народ научили считать, — помешивая золоченой ложечкой чай в стакане, заметила жена Бури. — Неграмотные бабы с миллиардными цифрами управлялись.
Свет от хрустальной люстры падал на ее темные узкие брови, на слегка подкрашенные губы.
Откуда-то издалека, из отдаленных комнат, послышалась детская песенка. Голос все приближался, и в комнату с куклой на руках вбежала крохотная девочка в коротеньком кружевном платьице, остановилась на пороге.
— А, папа! А я и не слышала, как ты приехал. Привез мне шоколад? — спросила она, щурясь на яркий свет.
— Привез, привез, моя певунья. Коробка в кармане пальто.
Изумленными глазами смотрел Микола на девочку. Степан наклонился к Федорцу, сказал: