Страница 48 из 113
Жара становилась сильнее. Ваня вспотел, нижняя рубаха прилипла к телу. Темный ход делал множество колен и поворотов, и было непонятно, как Герцог разбирается в этом мрачном лабиринте; Ваня уже знал, что одному ему отсюда никогда не выбраться. Хорошо бы, на всякий случай, бросать по дороге камешки, как это делал мальчик с пальчик в сказке.
Наконец вдали мелькнул проблеск света. С каждым их шагом он становился ярче.
— Ну, вот он, наш штаб, до которого еще не добрался ни один легавый.
Вошли в высокое просторное четырехугольное помещение, похожее на подземную церковь. Да это, видимо, и была церковь: со стен глядели полуистертые временем, туманные лики святых, покрытые грязью и плесенью. Облака табачного дыма клубились в помещении, горьковатые, как горящий ладан.
На ковре, устилающем пол, в самых живописных позах, держа цигарки в зубах, сидели и полулежали десять парней — играли в карты.
Банковал Алешка Контуженый, Ваня сразу его узнал, хоть не видел уже несколько лет. Свет от карбидной лампы, подвешенной к железному брусу на высоте в два человеческих роста, падал на его лицо, на рот с волчьим оскалом. Трясущимися руками он сдавал партнерам атласные карты.
Герцог не стал прерывать игры и попросил Ваню подождать у входа.
Ваня осторожно огляделся. За его спиной зияла темнота — уйти было невозможно. Он стоял, прислонившись спиной к влажной кирпичной стене, и наблюдал за азартной игрой. Незаметно игра захватила его, он забыл, где находится. Ему захотелось попытать счастья, но в карманах не было ни копейки. Игроки бесстрастно проигрывали. Но вот игрок, чем-то напоминавший извозчика, пошел на все деньги, валявшиеся у ног сидевшего по-турецки Алешки, и сорвал банк.
Алешка выругался и, небрежно собрав колоду, передал ее одному из своих партнеров — мрачному волосатому типу, похожему на разбойника с большой дороги, затем поднял свои бесцветные водянистые глаза и увидел Герцога.
— Ну, привел пацана?
— Привел, Полундра, — рапортуя, отчетливо выговаривая каждую букву, отчеканил Герцог.
«Контуженый, значит, и есть Полундра», — сообразил Ваня и, оторвавшись от клейкой стены, выступил на свет. Десятки глаз уставились на него.
— Ну, что же, Ваня, садись, играй, — милостиво пригласил Контуженый, и щека его дернулась.
— Спасибо. Только у меня, как всегда, денег нет.
— Садись, мы тебе в долг поверим, под честное слово. Отдашь потом. В нашей компании слово — это все… А ты с тех пор, как я тебя видел, изменился, возмужал. Ну как твой кореш Лукашка, пишет тебе? Помню, еще до революции, на собачьем заводе сел с нами за игру и все спустил с себя, подчистую, даже подштанники. — Контуженый задергался, и Ваня не сразу сообразил, что он хохочет. — Смелый был парнишка, всегда шел напропалую. Ну садись, садись рядом со мной.
— Я могу одолжить вам, молодой человек, само собой под проценты, — сказал мужчина средних лет, услужливый и вкрадчивый, с ухватками шулера.
— Извините меня, но я дал слово маме никогда не играть в карты. Да я и не умею.
Блатные дружно расхохотались.
— Ну это беда поправимая. Поживешь с нами чуток и быстро эту науку постигнешь. Просто, как дважды два.
— Нет-нет, я уже сказал вам… И хотел бы я узнать, зачем вам понадобился?
Контуженый взглянул на него быстро и как-то косо:
— Если тебя это интересует, я сразу скажу. Ты парень ушлый, а мне в моем деле потребны грамотные человеки. Мы ворочаем большими деньгами, а денежки счет любят. Кроме того, хочу иметь подробный план этих чертовых катакомб. Герцог докладывал мне, что ты вроде бы писатель, стишками балуешься. Вот и напиши про меня сочинение. Только тех полководцев помнит народ, про которых написаны книги. Я ведь тоже не кто-нибудь, а личность известная.
Ваню словно осенило: да ведь это готовый очерк о Полундре и катакомбах. Для газеты.
— Обязательно напишу, — с жаром пообещал Ваня.
— Нравишься ты мне, парень. И хочется мне приобщить тебя к нашей жизни, сделать из тебя человека. Видишь этих бабешек, — Контуженый показал рукой на молодых женщин, жавшихся друг к другу у стены. — Выбирай любую. Тут у меня все мальчишки женатые, всех я благословляю на семейную жизню.
В помещение робко вошла женщина, грязная, космы ее были нечесаны. За ее рваную юбку держалась голубоглазая оборвашка лет трех, замурзанная и босая. С ее появлением в комнатке как бы стало светлее.
— А, Лизка Принцесса пожаловала! — с какой-то радостной нарочитостью крикнула девушка, сидевшая возле Вани. — А ну-ка побожись, Лизка.
— Ей-богу, — пролепетала девочка.
— Ты по-нашему, по-блатному божись.
С губ ребенка слетело гнусное ругательство. Ваня вздрогнул — не ослышался ли он? А девочка продолжала тарахтеть детской скороговоркой безобразные слова.
— Молодец, Лизка! — Взлохмаченный подвыпивший тип протянул девочке облепленную крошками махорки ириску.
Ваня устало закрыл глаза. Все, что он увидел в катакомбах, потрясло и прибило его. Эти набитые спящими людьми клетушки, в которых даже скот не стал бы жить…
— Ну, что молчишь? Полундра ждет, — напомнил о себе Контуженый. — Согласен остаться? Вот с этими милашками, со мной. Я тебя в обиду не дам… Твой дружок Лука Иванов уважал меня, деньгу у меня занимал, советовался со мной.
— Оставайся, парень, не пожалкуешь. Я тебя облагородю, — затарахтела полуобнаженная девица лет шестнадцати от роду, с тонкими татуированными руками.
— Какой я парень, мне ведь всего пятнадцать лет, так, мальчишка только.
— Мы тебя мужиком быстро сделаем, — защебетали хором развязные девицы.
— Ну так как же, решаешься или дрейфишь? — с явным намерением подзадорить поинтересовался Полундра.
— Подумать надо… У меня ведь отец есть и сестра.
— Подумай, подумай, я не сильничаю… Думать-то здесь будешь или дома?
Полундра хрустнул пальцами, и Ваня заметил, что ладонь его разрисована химическим карандашом.
— Чего вылупился, будто милиционер? — заметив его взгляд, грубо спросил Полундра. Но тут же смягчился, объяснил: — Каждому человеку судьба нанесла на ладони всякие там линии жизни, счастья, благополучия. У меня эти линии от природы дюже короткие или вовсе незаметные. Так я их самочинно продлил, выделил и подчеркнул. Как есть все по Брюсовой книге.
Банкомет с мертвенным, испитым лицом стасовал колоду, не спеша роздал партнерам карты. Полундра взял одну, Ваня увидел — десятку треф. С нею можно было рискнуть, пойти на весь кон.
— Если порешишь связать свою долю с моей, то придется тебе дать клятву. Все мы между собой склепаны клятвой. Ты гадаешь, Ленька Светличный угробил свою маман Просто так, за здорово живешь? Ничего подобного. Ванька Пятисотский его подначил, сыграл с ним в картишки на американку, выиграл и при урках наказал — убей собственную родительницу. А сам перед тем поспорил с ротмистром Лапшиным: мол, в моей банде все подчиняются моей воле. Захочу — любой свою мать укокошит, и назвал Леньку. Ротмистр здорово усомнился, а Ленька подчинился приказу и убил!
Ваня слушал этот дикий рассказ, и перед ним открылся освещенный солнцем Золотой шлях; возбужденная толпа ведет трусливо и бессмысленно улыбающегося Леньку. Он увидел отца Леньки, лавочника Обмылка, с обнаженной лысой головой, услышал вопрос городового: «Ну, отец, что с ним сделаем?»; не раздумывая, словно вынося приговор, Обмылок потребовал: «Убить его надо, чтобы другим было не повадно».
Все свершилось тогда с потрясающей быстротой. Щелкнул выстрел городового, зарыдал Обмылок над еще теплым трупом сына, зароптала толпа. Сначала она жаждала, чтобы Леньку убили, а потом возмутилась полицейским самосудом. Давно это было, а Ваня припомнил все до мельчайших подробностей, даже развязавшийся шнурок на новеньких желтых штиблетах Леньки. Ваня тогда пришел на утилизационный завод, в гости к Луке Иванову, и вся эта безобразная сцена разыгралась на глазах напуганных мальчиков. Впервые в жизни Ваня видел, как убивают людей. И вечером он записал себе в дневник: «Человек умирает просто, так, как гибнет срубленное дерево».