Страница 41 из 113
«Звание коммуниста налагает много обязанностей, но дает лишь одну привилегию — первым сражаться за революцию».
Чтобы отвлечься от своих раздумий, Иванов отправился к солдатам, расквартированным в прибрежных деревянных дачах, покинутых хозяевами. Он вошел в крайнюю дачу. Бойцы, разместившиеся в большой комнате, держали в руках котелки, ужинали.
— Садись, начальник, вечерять, — пригласил его низкорослый парнишка.
Иванов вынул из-за обмотки деревянную ложку с вырезанными на ней своими инициалами (ее тоже сунула ему на дорогу Даша) и, присев возле парнишки, с удовольствием поел густого гречневого супа с мясными консервами.
Парнишка признался, что горячего супа у них в роте за последнюю неделю не было.
Ужин затянулся. Покончив с супом, бойцы принялись чаевничать. Новый каптенармус Багдасаров постарался и, удивив всех невиданной щедростью, выдал каждому по сто граммов крупнозернистого, снежно сверкающего сахара. Сахар в полку не выдавали второй месяц, и никто не знал, где сумел его раздобыть новый, с виду тихий и уже пожилой каптер.
Иванов допивал вторую кружку, когда из разведки вернулся Лука. Щелкнув мокрыми задниками сапог, сын кратко доложил отцу:
— Снег тает, вода разливается по льду, дорога каждая минута.
Красноармейцы насторожились, подошли поближе с кружками в руках. Один из них, вытирая коротко подстриженные усы, предложил осторожно:
— Может, подождем мороза, начальник?
— Завтра или послезавтра мороз обязательно вдарит, а вы нас по воде собираетесь гнать к черту в зубы, — тут же подхватил боец с плутоватыми глазами.
— Никто нас не гонит. Сами доброволом идем, распылим последнюю контру, и шабаш, по домам, — заявил красноармеец с красивым лицом, осыпанным синими порошинками угольной пыли, на всю жизнь въевшейся в кожу.
— Поскорей бы, нечего зря жилы тянуть.
— Вы правы, товарищи, — сказал командир полка, отставляя жестяную кружку. — Наступать надо немедленно, не откладывая ни одного часа. — И, обернувшись, сказал озябшему сыну: — Садись, пей чай, грейся.
— Чаю выпью с удовольствием. Ведь это мы сахар отбили у финнов, — похвалился Лука.
— У каких финнов? — Иванов нахмурился и даже привстал. У него мелькнула нехорошая догадка. Не мародерствовали ли? Вокруг на мызах жили богатые финны.
— Твой-то Багдасаров увязался с нами в разведку. А затем стал требовать — обогнем да обогнем крепость. Ну, пришлось покориться, он-то ведь старый член партии. Как такого не послушаться? Прокрались на ту сторону, встретили конный обоз — финны продукты мятежникам подбрасывают. Трое саней отбились от обоза, чухонцы шагают рядком, калякают по-своему, люльками попыхивают, а мы рядом лежим в халатах. Ну, мы их и прихлопнули. На санях нашлись мешки с американским сахаром, ящики с консервами. Два мешка Багдасаров соседнему полку отволок. Мы сюда на санях прикатили, потому и вернулись так скоро.
— Ребята, слыхали: в крепости про́пасть американской шамовки! Так что мы не задарма наступать будем, дорвемся до пакгаузов, пожрем вволю! — сразу повеселев, крикнул красноармеец с плутоватыми глазами.
— Мертвой-живой воды испил да живучим корешком закусил. Ничего теперь со мной не стрясется, — весело сказал красноармеец в буденовке, пряча остатки сахара и жестяную кружку в вещевой мешок.
Отец с сыном допили котелок сладкого чая и пошли к себе на квартиру. Лука разделся догола, развесил на печке влажную одежду — сушить. Часа три они соснули в жарко натопленной комнатенке, пропитанной прелым запахом мокрых портянок.
XXI
В два часа ночи Иванов поднял отдохнувший полк по тревоге, построил его и вывел на берег. В густом влажном воздухе слышался едва уловимый настораживающий треск льда, приглушенный расстоянием гул голосов, движение огромной массы людей. Справа и слева, от Красной Горки до Петергофа, невидимо строились соседние полки.
Красноармейцы, одетые в белые маскировочные халаты, напоминали врачей в больницах. Многие взяли с собой доски, подсумки и карманы набили патронами. Иванов чувствовал в себе приподнятость, сознание ответственности не покидало его, за его спиной лежала ленинская революционная Россия. Она требовала покончить с мятежом, который мог распространиться, как гангрена, по телу страны.
Он молодо сбежал на лед, потоптался и попрыгал, пробуя его крепость. Бравый старичок капельмейстер с жезлом в руках повел на лед полковой оркестр.
За полчаса до того, как полк двинулся с места, вперед ушла штурмовая группа, составленная из добровольцев. Командовал группой делегат съезда, тихий молодой человек в гражданской одежде. Он шагал, неся винтовку на плече и придерживая ее за ствол, как палку. Вместе с ним ушел Лукашка.
Полк не спеша двигался цепями, и Александр Иванович решил, что это самый лучший способ передвижения по льду. Наступая, люди напрягали зрение и слух. Еще днем поговаривали о том, что американцы прислали мятежникам ночные бинокли, при помощи которых можно видеть в темноте, как днем.
Иванов шел в середине первой цепи с винтовкой в руках. В полуверсте от берега бойцы набрели на талую воду и в нерешительности затоптались на месте. Движение застопорилось. Сзади подошла вторая цепь, начались расспросы — почему остановились? Справа и слева замигали красные и зеленые огоньки сигнальных фонарей — соседние полки уходили вперед, нельзя было медлить, отставать от них. Александр Иванович высчитал заранее: восемь верст, отделяющие остров Котлин от берега, полк должен пройти за три часа. От быстрого марша людей бросало в жар, они обливались по́том.
Как назло, ночь выдалась ясная. Среди мглистых туч то появлялась, то пропадала полная луна. На горизонте угадывалась темная громада крепости; казалось, она наступает на людей, угрожая раздавить их.
Иванов мельком взглянул на часы со светящимся циферблатом — подарок Фрунзе, — махнул рукой и, разбрызгивая воду, пошел напрямик. Обходить встречные лужи было некогда. Красноармейцы, побросав ненужные теперь доски, последовали за ним. Шли молча, курить было строго-настрого запрещено.
Холодная вода проникала за голенища сапог, туго перетянутых бечевками, заливала ботинки, насквозь пропитывала обмотки и портянки.
Красноармейцы шли согнувшись, каждую минуту ожидая встречный огонь. По всем расчетам, мятежники уже заметили движение красноармейских частей и, видимо, подпускали ближе, заманивая на пулеметы. Кронштадт словно вырастал на глазах, затемняя горизонт, освещенный луной. Но артиллерия фортов по-прежнему грозно безмолвствовала. На каменных крепостных стенах — ни звука, ни огонька. Уж не ушли ли мятежники в Финляндию?
Лед не качался под Ивановым, но он чувствовал, что опора у него под ногами ненадежна. Может быть, только он один из всех наступающих знал, как страшна гибель подо льдом. Непроизвольно встала перед его глазами далекая картина: Чаруса, крещенье, ледяной храм, поблескивающий под солнечными лучами на середине пруда. Как и теперь, тогда была оттепель, хлопали ружейные выстрелы, и сотни людей, выйдя на лед, проваливались в холодную воду. Он ясно видел перед собой посиневшие рты, красные, изрезанные льдом руки, широко раскрытые обезумевшие глаза. У человека, провалившегося под лед, мало шансов на спасение.
Тишина угнетала.
Наконец впереди простучала первая нервная пулеметная очередь и даже обрадовала, взорвалось несколько гранат, — видимо, мятежники обнаружили штурмовую группу.
Из крепости вырвался синий прожекторный луч, подпрыгивая, побежал вперед, разматывая за собой голубую дорожку и кидая ее под ноги смешавшимся красноармейцам. Иванов громко скомандовал:
— Ложись!
Показывая пример, он с размаху лег в ледяную воду, ожегшую тело, как кипяток.
Вода была пресная, и он напился.
Красноармейцы, не сомневаясь, что за лучом полетят снаряды, падали в воду. Слышалась брань. Каждый знал, что тому, кто будет ранен, спасения не ждать! Захлебнется в воде.