Ужас по соседству

Я практически стал отшельником. Все нажитое оставил теперь уже бывшей жене и дочери, все заработанное отправляю им же, чтобы у них хотя бы в этом все было хорошо. Живу в бабушкином доме, работаю, гадаю, когда приходят и просят о помощи. Но по большей части сижу в саду и раз за разом думаю, что было бы, если бы я тогда не взял проклятую колоду…

Вы спросите, куда делся третий друг? Да, если вы уже забыли, нас тогда трое было. И третьему из нас бабушка тоже сказала кое-что. «Тебе ничего не скажу, скоро встретимся и ТАМ наговоримся». Я тогда даже не понял, о чем она, никто не понял. Вот только буквально через пару дней после нашего возвращения из деревни нашего третьего друга убили в подворотне какие-то наркоманы. Вот и встретился он с бабушкой, как она обещала.

Конечная остановка

Все мое детство так или иначе было связано с поездами. Мама – проводница на поездах дальнего следования, папа – работник путей, главный механик, чинивший огромных железных монстров одной левой, дед, к моменту моего рождения уже покойный, работал машинистом, бабушка… Бабушка, пожалуй, выбивалась из династии, но не тем, что не имела отношения к поездам – имела, и самое прямое – скорее выбором профессии.

Моя бабушка была стрелочницей. Если кто не в курсе – это такие люди, которые сидят в маленьких будках на пересечении жд путей и дороги, и переводят рельсы в нужном направлении. Она работала на самой дальней станции, в такой глуши, куда добираться приходилось на сурового вида стареньком уазике – другие машины, особенно зимой и в непогоду, просто не доезжали до места назначения. И не просто работала – она жила там, в маленьком домике на одну комнату, с крошечным двором, почти вплотную подходящим к железнодорожной насыпи, редко выбираясь в люди.

Кроме того, в ее обязанности входило обеспечение местной крошечной станции, где поезда останавливались исключительно по требованию, для чего бабушка заранее нажимала на какие-то кнопки и шипела в рацию что-то, чего я никак не могла разобрать. Она же выступала в роли той, кто проверяет билеты у будущих пассажиров.

На самом деле я вообще не видела в этом смысла, потому что на моей памяти люди садились в поезда на этой станции всего пару-тройку раз. Обычно это были заблудившиеся туристы или местные грибники, которым по какой-то причине лень было добираться до настоящей, большой станции. Но это была бабушкина работа, и она выполняла ее хорошо, как и все, за что бралась.

Как понимаете, с такой потомственной почти династией, выбора, где жить, у меня особенно не было. Родители вечно на сменах, вечно потерянные где-то на просторах нашей родины, изредка только появляющиеся на горизонте, почти с младенчества отправили меня к бабушке, как к самой усидчивой и стабильной в плане разъездов. Но я не жаловалась. Я любила бабушку, любила ее домик, старую собаку Найду неопределенной породы, кур-пеструшек, кусты смородины, рельсы…

Когда я подросла, бабушка стала возить меня в ближайшую сельскую школу, лихо управляясь стареньким уазиком. Там же, в селе, я открыла для себя библиотеку, и на этом в принципе была потеряна для общества на следующие годы. Миры в книгах волновали меня куда больше того, что творилось в реальности – я хорошо училась, выполняла все бабушкины наказы, даже самые странные, вроде обязанности постоянно закрывать окна на ночь, общалась с кем-то, хотя настоящих друзей у меня не было, но делала все это машинально, лишь бы меня не отрывали от очередной увлекательной истории.

Бабушку это огорчало. Она сама охотно сходилась с людьми, постоянно висела на телефоне с какими-то подружками, по возможности старалась выбираться из своей глуши поближе к людям, а я… Нет, я не была совсем уж нелюдимой букой, просто достаточно сложно найти друзей, когда ты живешь у черта на куличиках, особенно в моем тогда еще нежном возрасте. Я привыкла быть одна большую часть своей жизни (исключая бабушку и Найду), мне было комфортно в моем одиночестве.

Видимо эта моя особенность и стала в конце концов причиной, почему я, вместо подросткового бунта с друзьями, организовала неожиданный бунт прямо в доме. Против правил. Потому что, ну, они и правда были странными.

Особенно одно – никогда не оставлять окна на ночь открытыми и не выходить на улицу после заката солнца. Почему? Почему мне нельзя? Я ведь уже взрослая, а значит могу делать то, что захочу! Бабушка никак не объясняла свои правила, только хмурилась и просила меня слушаться ее, потому что это важно. Но… В 14 лет авторитет бабушки слегка меркнет перед новыми перспективами, правда же? Вот и мне показалось, что, если бабушка не приказывает, а ПРОСИТ, значит все можно, но так, чтобы не попасться никому на глаза.

Только поэтому – из врожденного, но так и нереализованного любопытства – проснувшись однажды ночью и не обнаружив бабушку нигде в доме (как понимаете, спрятаться в единственной комнате было негде), я все же решилась нарушить ее главное правило – я распахнула одну из занавесок на маленьком окне рядом с кроватью.

И сперва категорически не поверила своим глазам. Потому что то, что они показывали мне, не могло происходить в реальности. Категорически. Никак.

На станции, где и в обычное время суток никогда не было людей, стояла толпа. Буквально – толпа! Дети, взрослые, старики… Все они столпились перед тем местом, где поезд обычно открывает свои двери, и явно чего-то ждали, изредка прерываясь на то, чтобы запустить руку в карман или сумку, достать оттуда что-то, наверно билет, и показать это что-то моей бабушке.

И вроде бы ничего такого, обычная рутина сельского полустанка, да и бабушка не выказывала ни капли удивления, ну, не считая самого факта толпы людей в этом месте, но… Присмотревшись получше я едва сумела не заорать. Потому что люди, стоящие и терпеливо ждущие свой поезд, были неправильными. Сломанными. Окровавленные, покалеченные, одна старуха стыдливо прикрывала ридикюлем огромную дыру в животе, а мальчик примерно моих лет придерживал руками голову, которая готова была в любой момент сорваться с хрупкой шеи!

Даже я, своим скудным умом, в приступе паники и ужаса, понимала, что эти люди, кем бы они ни были, просто НЕ МОГУТ быть живыми. Ни в одной из теорий. Никак. Не с такими повреждениями. Когда один из мужчин, стоящих ко мне спиной, повернулся к бабушке, протягивая ей билет, я почувствовала, как пол уходит из-под моих ног. У мужчины не было лица, только кровавый кусок чего-то перемешанного настолько, что человеческие черты там едва выглядывали, вместе с костями черепа и поредевшим остовом зубов…

Это зрелище стало буквально последним для моей психики, и я отключилась, чисто на рефлексах задвинув штору на место. Как будто это могло мне помочь…

Ну, в какой-то степени оно действительно помогло. Бабушка, вернувшись со своей странной смены, так ничего и не поняла, только поругала меня, что я сплю поверх одеяла, а ночи нынче холодные. Я тоже не стала ничего ей говорить, сама не знаю, почему. Может быть… я просто побоялась услышать ответ?

Повторить свой подвиг я решилась не скоро, но все же, переборов позывы забыть все как страшный сон, через пару недель снова стояла у приоткрытой шторы и рассматривала странных людей. Теперь, после первого шока, я уже не пыталась сойти с ума от ужаса, только старалась не рассматривать странных зомби слишком пристально. И, да, в этот раз я сумела увидеть то, чего с нетерпением на мертвых лицах ждали будущие пассажиры.

Поезд. Обычный, вовсе не призрачный поезд, если не считать того, что подобные поезда уже лет 50 как вышли из употребления. Такой, знаете, огромный паровоз с парой вагонов и трубой, полной серого дыма. Он появился из ниоткуда, остановился, бабушка махнула кому-то рукой, и все люди, выстроившись в какую-то только им понятную очередь, поспешили внутрь. Поезд дал гудок и отправился в путь. Куда? Этого я не знала, но где-то через сотню метров хорошо освещенный состав пропал из глаз, даже дыма больше не было видно.