Страница 9 из 74
— Может образумишь своих? А я подмогну. Ведь кровь прольется, народу зачем страдать?
— Как образумить? — резко возразил я. — Сам подскажи отче. Может знаешь, как войны избежать? Разве что великий князь с повинной пойдет. Меньшее не сгодится. Но такому не бывать. Я крови не жажду, но то только я. Моего слова мало.
— Потяни время, сынок! — вскинулся игумен. — А я помыслю, как вас помирить. Ей-ей, постараюсь. Есть наметки. Василию сейчас не до войны, под власть матери он тоже не пойдет, оперился уже.
— Постарайся отче, — сухо ответил я, отыгрывая роль властного князя. — Только чтобы не вышло, чтобы он сам, когда будет готов, не пошел на нас. Сам знаешь, хочешь мира, готовься к войне. Обещаю, сделаю все что могу, но для того, чтобы я был уверен, что измены не будет, хочу каждый шаг его знать. Шли ко мне гонцов. Но понимай, нужна правда, ежели правды не будет — мира тоже не будет.
— Это что, мне тебе доносить... — гневно нахохлившись, начал игумен, но я его тактично перебил.
— Ты отче за Русь радеешь, я за Русь радею... — тактично прервал я его. — Значит правильно будет, что мы объединим усилия? А я тебе сообщу, к чему пришло. Доносить не прошу, но сие не донос, а взаимное уважение.
Монах покивал и начал юлить.
— Да не Василий сие удумал! Чему свидетельство, что он зело гневался на матушку и собирается отправлять ее в Ростов. Только брату твоему сие я не молвил, и ты смотри, лихой он, может удумать перенять княгиню. Чуешь? Не доведи до греха.
— Чую, отче. Ну так как?
Но я его все-таки дожал, сказалось оперское прошлое. Не таких еще к сотрудничеству склонял. По итогу поладили, уговорившись держать друг друга в курсе. Я остался доволен разговором, по сути первой проверкой меня в роли Шемяки на состоятельность. Твою же мать... семь потов сошло. Вон башка до сих пор гудит.
Монах видимо тоже беседа понравилась. Он даже перед отъездом передал мне два бочонка ставленого пятидесятилетнего меда.
Брат сразу в упор подозрительно спросил.
— О чем с игуменом беседовал?
Я усмехнулся и коротко ответил:
— Юлил старик, мира просил. Видать по наущению Василия.
— А хер ему! — осклабился брат, ткнув дулю ориентировочно в сторону Москвы. — Кровью умоются, выродки...
Я сразу понял, что мира не видать, как бы я не старался.
Так и уехали.
Правда, случилось кое-что еще.
При отъезде заметил перед воротами монастыря бабу.
Маленькую, закутанную в платок, в облезлом заячьем полушубке, с узелком в руках, она стояла, уныло сгорбившись и тихо, монотонно выла.
Я приостановился и машинально спросил:
— Что случилось? Зачем ты здесь?
Бабенка сразу рухнула на колени и молча уткнулось головой в снег.
— Слышь, что князь спрашивает? Или плетью перетянуть? — рыкнул Вакула.
Женщина хлюпнула носом и не переставая подвывать призналась:
— Лушка я, кличут Малкой. Дык, за мужика своего прошу. В порубе монастырском сидит оный.
— За что?
— Справный мужик, заботливый... — заканючила баба. — Ласковый и работящий. Можыть хоть передать ему харчей чуток...
— За что сидит?!! — повысил голос стремянной. — Вот же дура, языка человеческого не понимаешь?
Женщина испуганно икнула, виновато стрельнула на меня глазами и пискнула.
— Дык, латинянин он. Не венчаные мы, но сожительствовали... ну... чутка...
— Чего? — я не поверил своим ушам. — Какой нахрен латинянин?
Это понятно, что в порубе, православие с католиками сейчас на ножах, но, в самом деле, откуда здесь взялся отдельно взятый латинянин?
— Дык... этот он... как его... бырабынтец, вроде, прости господи, принялась сбивчиво объяснять бабенка. — С купцами шел, но прихворал, тутай его и бросили. А я выходила. Но монаси узнали и утянули в поруб...
Я решительно поворотил коня обратно. Хрен бы на него, оного латинянина. Но интересно же...