Страница 94 из 100
Убедившись, что чуть выпивший из своих драгоценных запасов старик закурил не менее драгоценную сигаретку и вполне справляется, я оделся потеплее и вышел на мороз, где принялся вырезать снежные блоки, подтаскивать их к старой двери и делать некое продолжение коридора. На это дело ушло несколько часов и заполз я внутрь полностью обессилен, но несказанно довольным — и работу выполнил и организм с нагрузкой вполне справился. С собой я притащил ведро вырубленной из-под снега почвы. Перекусив, я улегся и тут же отключился, в то время как продолжающий напевать Апостол уже колдовал над ассорти разложенных на полу мелочей, пытаясь сваять из всего этого хотя бы несколько достаточно крепких горшков. Я еще успел услышать его озадаченное бормотание на тему что же делать, если на самом деле таких размеров тыква вымахает и где тогда этого гиганта размещать…
Когда я покидал его одинокую обитель, он крепко сжал мне на прощание руку и, подтянув к себе, напомнил:
— Если не убить — то использовать хотят. Помни об этом, Охотник. Тут одно из двух.
— Да уж точно не забуду — хмыкнул я — Как забыть, если ты раз десять уже напомнил. Да и я тоже так думаю. Дам о себе знать как только смогу. Ты главное не рискуй зря, Андрей.
— А ты смотри не пропадай никуда.
— Постараюсь — кивнул я и за мной захлопнулась крепкая внутренняя дверь.
Поглубже натянув меховой капюшон, я проверил рюкзак с козырьком, некоторое время постоял в полной темноте, вглядываясь в подернутой снежной зыбкой пеленой черной пространство и, не уловив ничего опасного, убедившись, что сугробов непонятных рядом не прибавилось, ходко двинулся обратно к Убежищу…
Луковианцы смиренно и улыбчиво вошли через приоткрытую в стужу дверь, а не въехали на вездеходе в распахнутые врата. И в моих глазах это разом добавило им баллов — но не в доброте и чистоте помыслов, а в оценке их мудрости. Впрочем, я и не сомневался, что они поступят именно так, уже успев немного изучить эту тихую и внешне столь вежливую и добросердечную расу. Гостей встречало все Убежище — впервые на моей памяти был полон людьми не только Холл, но и Центр, равно как и ведущая вниз широкая лестница. Встретили их достаточно сердечно и более чем старомодно — накрытым для трапезы длинным общим столом, одним из трех вытянувшихся через весь Холл.
Сам я во встречающие лезть не стал и вообще не попался им на глаза, заняв наблюдательную позицию в монастырском углу, где с разрешения уселся на краю чужой койки и неспешно пил чай. Рядом со мной сидел улыбчивый иссушенный жизнью старик с длинной бородой, тоже прихлебывая из железной кружки и без особого интереса глядя выцветшими глазами на спины желающих поглядеть на гостей людей. Сквозь гомон и покашливание донеслись неразличимые слова сначала Михаила Даниловича, а затем зазвучал ответ одного из луковианцев. Судя по интонациям слова говорили теплые и сердечные. Мы не разобрали не слова, но когда «наши» всколыхнулись и радостно загудели, я понял, что были переданы какие-то интересные дары. Скорей всего что-то из съестного и воспроизводимого — это я понял опять же из-за сдержанности восторга. Сейчас, когда Убежище полно частью уже посаженных семян, когда нас в потенциале ждут обильные постоянные урожаи…
Сидящий рядом монашек будто услышал мои мысли и, хмыкнув, едва слышно произнес:
— Голод заставит радоваться и единственному пшеничному колоску… а изобилие наказывает равнодушием.
— Хорошо сказано — ответил я, протягивая ему уже подкуренную сигарету.
— Благодарствую…
Мы дружно задымили, перемежая вкусную вредную отраву глотками остывающего чая, продолжая лениво наблюдать и слушать. Длилось это все больше получаса, и только затем переговаривающиеся старики начали расходиться. Потянулись вверх по лестнице медлительные фигурки, поредела толпа, один за другим начали заполняться места за столами, равно как и нижние койки с самодельными столиками. Еще через четверть часа я занял свое место рядом со «своими» холловскими стариками и пододвинул к себе некогда одноразовую, а теперь служащую многократно пластиковую тарелку со смесью тушеных овощей и мяса. Кушать не хотелось от слова «совсем», но я заставил себя заработать ложкой и присоединиться к обычным застольным разговорам. Нужен я луковианцам или нет, но я не собирался строить из себя кого-либо необычного, равно как и держаться особняком. Я часть земного Убежища. Я один из многих.
Ужин длился больше часа. Да и затем многие остались на своих местах, перейдя к радостному смакованию небольших порций чего-то, что больше всего на вид и запах напоминало красное вино, но явно им не являлось, хотя и содержало в себе алкоголь. Замковые постарались разбавить крепкий самогон чем-то особым ради такого случая. Помимо этого, по столам прошлись самокрутки и редкие сигареты и каждому досталось по половине большо или по одной целой конфете. Я невольно закашлялся, увидев с какой галантностью старичок в старом зеленом пальто дарит половину шоколадной конфете смущенно улыбающейся старушке…
Как и ожидалось, важный разговор откладывать на завтра не стали. Ко мне подошли и тихонько попросили посетить выделенное для беседы помещение минут так через десять. Я кивнул и поднялся. Но сначала двинулся к выходу, накидывая на плечи тяжелую куртку. Выйдя на мороз, оставаясь у ворот, я вгляделся в темноту и не сразу различил пару тяжелых гусеничных машин. Я знал, что луковианцы оставили свою технику здесь, но хотел увидеть не ее, а то, где они ее оставили. И увиденное мне понравилось — машины стояли так, чтобы ни в коей мере не блокировать и даже не сужать выезд из ворот нашего Убежища. Внешние огни потушены, но внутри салонов через стекла виден тусклый свет — само собой, кто-то остался там внутри.
— А вот это интересно — тихо произнес я, заметив, как именно стояли эти две машины.