Страница 13 из 93
— Барятинский Александр Петрович, двадцати восьми лет, отставной штаб-ротмистр и обыватель Тульчина, умышлял на убийство главы Вышнего Благочиния и приуготовлял способы на совершение сего злодеяния. Указом Расправного Благочиния от тринадцатого декабря сего года приговорён к повешенью.
Мрачный усатый кавалерист не огласил криками кронверк, молвил просто:
— История нас рассудит, господа.
С тем словом ступил на эшафот; тело дёрнулось его и упало, не удержанное слабой верёвкой. Двое солдат потащили Барятинского на исправную виселицу.
— Что ж это деется, Господи? — шепнул молодой парнишка, недавний рекрут.
— Известное дело, верёвка потёрлась от частой работы, — ответствовал бывалый солдат, прилаживая новую петлю. — Помню, Рылеева вешали, дважды срывался. Так что штыками докололи.
Далее расправный чин огласил приговоры остальным бунтовщикам, коим казнь в петле высочайшим рескриптом заменена на гражданскую с двадцатью годами каторги и вечным поселеньем в Сибири».
Я уронил газету. Нет сомнений, годовщина революции декабристам запомнилась. Но только — оставшимся в живых.
Вечером Маша заметила: на папе лица нет. Супруга моя Аграфена Юрьевна, женщина умная, промолчала. И только вечером, под балдахином кровати, робко спросила:
— Не думаешь ли ты…
— Не думаю. Уже решил. Еду в Россию.
Она подавила всхлип. Потом взяла себя в руки и спросила:
— Надолго?
— Теперь не знаю. Помнишь, уезжая в мае, обещал: скоро встретимся? Вот. Как смог, так и вернулся. Сейчас Русь погрузилась в черноту. Не могу объяснить тебе, почему сие случилось, но в том есть и моя вина, не одного только негодяя Пестеля. Его никто остановить не может. Я попытаюсь.
— Убьёшь его?! Не на войне — это не по-христиански!
— Проблема уже не в нём, а в людях, его окруживших. Многие из них, вполне приличные до двадцать пятого года, благопристойные, из хороших семей, служат дьяволу, сами себя проклинают, но служат!
Ровно также германцы, представители романтической нации, давшей человечеству Гейне, Гёте, Шиллера, вдруг сложили из своих тел и душ пирамиду, имя ей — нацизм. Если бы Гитлера придавили до 1933 года, нет никакой гарантии, что при иных вождях НСДАП захватила бы штурвал, всё же Адольф превосходил однопартийцев в умении бороться за власть, не брезгуя никакими методами. А вот в районе сорокового года его устранение вряд ли что-то поменяло бы. Фюрером германской нации объявили бы кого-то другого из нацистских бонз, история покатилась бы заданному им пути: с нападением на СССР, с объявлением войны Соединённым Штатам.
Фантастика, конечно, что Пестель так быстро построил «вертикаль власти» на руинах прежней, сметённой революцией. Но в какой-то мере ему проще, чем Гитлеру. Русь давно растеряла вечевые традиции Великого Новгорода и Пскова, народ привык к «твёрдой руке» и ахнул от того, как декабристы её отрубили. Пестель без затей отрастил новую властную конечность и трахнул сомневающихся по башке, чтоб всем было ферштейн: рука в достаточной мере и твёрдая, и скорая на расправу.
Груня поплакала немного да уснула, не зная главного — ехать я решил уже на следующее утро.
В темноте пахло домом, уютом. Пахло волосами жены. Чуть кислым: девочки пролили молоко, пытаясь напоить котёнка. Пахло всем тем, от чего не хочется уезжать в неизвестность.
Но — надо!