Во славу русскую

Глава 4

4

Когда Руцкий уехал, наконец, в Нижний Владимир, Строганову показалось, что у него отрезали кусок души. Генерал, всего-то на несколько лет старше, был вроде мудрого дядюшки, повидавшего многое. Ему Александр верил безоглядно, доверял любые служебные тайны, делился мыслями столь крамольными, что Бенкендорф, услышав подобное от шефа, немедля приказал бы арестовать его, невзирая на подчинённость.

Пока жил у Григория Александровича, исповедовался ему. Но вскоре понял: стал для родственников неприятной фигурой, Руцкий употребил непривычное слово «токсичной». Оттого съехал при первой возможности и ощутил лютое одиночество.

Шли месяцы, ситуация в стране становилась всё горше.

Вторая напасть после евреев приключилась от крестьян, вполне себе православных. Фюрер-вождь с революционной решительностью поделил землевладельцев на мелких и крупных, постановив — у мелких землю отобрать всю и без остатка, у крупных половину. Угодья, как обещано, крестьянам раздать. Само собой, при разделе участков злоупотреблений было не счесть, брат на брата с вилами кинулся. Заодно полыхнули помещичьи усадьбы, точь-в-точь как при Разине да Пугачёве. Что поделаешь, народный обычай.

Бывшим владельцам угодий Пестель повелел деньгами урон оплатить. Земли описали, цену вывели, счета предъявили. Сумма намного превысила годовой приход казны. Кайн проблем, отрезал государь и отправил Корфа печатать деньгу. За два месяца рубль упал втрое.

Зато с русификацией России дела наладились удивительно и гладко. Поляки, остзейские немцы, татары, киргизы и всякие прочие кавказцы были осчастливлены предписанием: в земских установлениях владенье русским наречием подтвердить и получить паспорт русских. А коль нерусскими чают остаться — пусть их. Да только в казённых департаментах служить нельзя, землю иметь нельзя, торговое дело иметь нельзя… Живи себе тихо как-нибудь и на глаза не попадайся, странный нерусский человек.

Приведя обывателей к русским и нерусским, партайгеноссе Пестель взялся за религию. Вождь сию проблему обдумывал долго, оттого решение принял серьёзное. Собрав Верховное Правление, он объявил свой манифест, по особому случаю сразу по-русски отпечатанный:

— Народы татарские, заволжские и киргизские исповедуют веру магометанскую. Им дозволяется продолжать оной держаться и всякое насилие воспрещается.

Главы коллегий переглянулись. Что задумал мудрый вождь?

— У них заведено многожёнство, — продолжил государь. — А так как обычай сей противен православной вере, то и должно многожёнство быть на будущее время совершенно запрещено. Посему надлежит употребить средства кроткие, дабы магометане обычай сей оставили.

Строганов заметил, как члены Правления словно по приказу головы повернули в его сторону и сидящего рядом Бенкендорфа: оба известны «кроткими» мерами.

— Ежели никак магометанство без многожёнства богопротивного невозможно — конец магометанству, — заверил лейтер Вышнего Благочиния.

Строганов не шелохнулся; в воображении своём схватился руками за голову. Быстро прирастающие числом приверженцы исламской веры обретут причину ненавидеть русских на вечные времена… Не слишком ли много врагов? Оказалось — фюрер только вошёл во вкус.

Пестель сокрушённо посетовал, что самые несчастные народы в Республике суть те, которые управляются Американскою компаниею. Она их угнетает, грабит и немало о существовании их не заботится; оттого должны непременно сии народы от неё быть вскорости освобождены. Половина Правления даже не слыхивала о такой компании, но раз вождь решил — так тому и быть. Америка пополнила список врагов России.

Вернувшись мыслями на Родину из зловредной заокеанской державы, фюрер вспомнил о страшном наследии царской эпохи — военных поселениях.

— Одна мысль о военных поселениях, прежним правительством заводимых, наполняет каждую благомыслящую душу терзанием и ужасом. Сколько пало невинных жертв для пресыщения того неслыханного зловластия, которое с яростью мучило несчастные селенья.

Строганов оглядел присутствующих. Партайгеноссе единодушно осудили царское злосердечие, назвали «за» и «против» военных поселений, не найдя выгоды от их упразднения; решили наконец оставить их временно, но без срока. Пусть себе будут.

Наконец, они заслушали петицию губернских собраний о созыве Всероссийского Собора для учреждения постоянной власти взамен временной.

— Не готова ещё Русь-матушка к представительному управлению, — огорчился Пестель. — Лет десять-пятнадцать потребно, там посмотрим. А вы, Александр Павлович, на заметку возьмите губернских предводителей, коих особенно нынешняя власть не устраивает. Спросите с пристрастием, отчего не устраивает.

Строганов очеркнул фамилии подписантов. С недовольными Благочиние потом разберётся. И не факт, что ему удастся саботировать это предписание.

— Вона что удумали, выборы им! — сердито прошипел Бенкендорф. — А дайте-ка мне этот списочек, мой фюрер. — Завтра же накажу их под арест взять.

— Завтра — значит завтра. Я сам со списком поработаю. Может, ещё кого впишу.

На короткую память подручного Строганов понадеялся зря. Бенкендорф пришёл за списком с самого утра и хищно осклабился, увидев фамилии обречённых.

«Что же я делаю, — думал шеф К.Г.Б., глядя в чёрную спину выходящего из кабинета генерала. — Сам стал не лучше их».

Совершенно неуспешный в экономике, Пестель умудрился наладить центральных коллегий. Разумеется — московских, задержавшиеся в Питере и поспешившие во Владимир сами себе получились предоставленные; депеши туда из Верховного Правления долго идут.

Преданные лично Пестелю Бенкендорф и Дибич соседствовали с достаточно либеральным Корфом или равнодушными вроде председателя Коллегии образования Шишкова. Все они, включая самого Строганова, превратились в паруса и мачты корабля, которые лишались собственной воли, а курс прокладывал один человек — великий фюрер российской нации.

Но что делать? Тысячу раз Строганов порывался снять чёрный мундир, положить на стол эсесовский партбилет и уйти в отставку. Но на его место тотчас придёт Бенкендорф!

Другой мыслью было зайти к главному фюреру и без лишних церемоний пустить ему пулю в лоб. Это спасло бы, наверно, в июне, в самом начале службы. Но теперь дело повернётся иначе. Пестеля торжественно проводят в последний путь, объявив народным героем, его убийцу публично вздёрнут, а на место фюрера заступит другой германец, не брезгующий править русским быдлом теми же методами.