Код Розы

Филипп пожал плечами.

– Меня вывезли с Корфу в ящике из-под фруктов, когда мне не исполнилось и года, – пояснил он. – Мы убегали от толпы революционеров. Я мало времени провел в Греции, почти не говорю на их языке. Да это и не понадобится.

Озла знала, что он имел в виду – он не станет там королем. С тех пор греческая королевская семья вроде бы вернулась на трон, как она смутно припоминала, но Филипп был далеко не первым в очереди на престолонаследие и, учитывая деда-англичанина и дядю-англичанина, походил просто на одного из многочисленных королевских кузенов. И разговаривал так же, как они.

– У вас произношение еще более английское, чем у меня, – заметила Озла.

– А вы канадка…

– …и ни одна из девушек, с которыми меня представили ко двору, не позволила мне об этом забыть. Но на самом деле лет до десяти я говорила с немецким акцентом.

Он удивленно приподнял бровь:

– Вы немецкая шпионка? Правда, я не знаю никаких военных секретов, ради которых меня стоило бы соблазнить, но надеюсь, вас это не остановит.

– Для принца вы себя очень плохо ведете – да что там, положительно опасны.

– Все лучшие принцы ведут себя именно так. А откуда у вас взялся немецкий акцент?

– Моя мать развелась с отцом и приехала в Англию, когда я была совсем маленькой. – Озла покружилась под его рукой, затем снова оперлась на сгиб его локтя. – И заперла меня в деревне с немецкой гувернанткой. По понедельникам, средам и пятницам я говорила только по-немецки, по вторникам, четвергам и субботам – по-французски. Пока меня не отправили в пансион, я пользовалась английским лишь один день в неделю. И на всех языках у меня был немецкий акцент.

– Канадка, разговаривает как немка, а живет в Англии. – Филипп перешел на немецкий: – Какая же страна по-настоящему завладела сердцем Озлы Кендалл?

– England für immer, mein Prinz[20], – ответила Озла и тут же вновь переключилась на английский. Не хватало еще, чтобы их действительно обвинили в шпионаже на немцев, мало ли что взбредет в голову полному залу патриотично настроенных лондонцев навеселе. – У вас безупречный немецкий. Вы на нем говорили дома?

Он рассмеялся, но как-то невесело.

– В каком смысле «дома»? Прямо сейчас я живу на раскладушке в столовой дяди Дикки. Дом – это везде, куда пригласили или где живет очередной кузен.

– Я это хорошо понимаю.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

– Сейчас я живу в одной квартире с Салли. До этого – с кошмарными монреальскими кузинами, которые были мне совсем не рады. А еще раньше крестный поселил меня у себя на время светского сезона, – пожала плечами Озла. – У моей матери постоянные апартаменты в «Кларидже», где я чувствую себя лишней, если вдруг задержусь больше чем на одну ночь. Отец давно умер. Где мой дом? Понятия не имею. – Она широко улыбнулась. – Но сокрушаться по этому поводу не собираюсь. Все мои подруги, которые до сих пор живут с родителями, изнывают от желания сбежать, так что еще вопрос, кому из нас больше повезло!

– Прямо сейчас? – Рука Филиппа обвилась вокруг ее талии. – Мне.

Какое-то время они молча вальсировали. Их тела легко и свободно двигались в танце. Пол был липким от пролитого шампанского; музыканты начинали выбиваться из сил. Несмотря на время – почти четыре утра, – клуб оставался забитым под завязку. Никто не хотел останавливаться – и Озла тоже. Ее брошенный через плечо Филиппа взгляд уперся в плакат на стене – один из тех победных плакатов, что появились в Лондоне повсюду, как грибы после дождя. «Победили однажды – победим снова!»

– Пусть бы эта война наконец-то толком началась, – сказала Озла. – Это ожидание… Мы ведь знаем, что они собираются нас атаковать. Где-то в глубине души мне хочется, чтобы они уже принялись за дело. Чем скорее начнется, тем скорее и закончится.

– Пожалуй, – проронил Филипп и отвернулся.

Теперь его щека почти касалась ее волос, и они больше не глядели друг другу в глаза. Озла многое бы отдала, чтобы взять свои слова обратно. Легко ей болтать, что, мол, хорошо бы война наконец началась, – ведь не ей предстоит идти на фронт и по-настоящему воевать. Хотя Озла и считала, что каждый обязан сражаться за родину и короля, но понимала, что для женщин этот вопрос оставался в целом теоретическим.

– Да нет, я как раз хочу сражаться, – проговорил Филипп, уткнувшись ей в волосы, будто прочитал ее мысли. – Хочу уйти в море и исполнить свой долг. Главным образом, чтобы окружающие перестали подозревать меня в тайных немецких симпатиях.

– Что?!

– Три мои сестры вышли за членов нацистской партии. Правда, тогда те не были нацистами… В общем, неважно. Просто хочется заткнуть рот людям, которые считают меня слегка подозрительным из-за семейных связей.

– А мне бы хотелось заткнуть рот тем, кто считает, что от беззаботной дебютантки не может быть никакой пользы. Вы скоро выходите в море?

– Не знаю. Будь моя воля, я бы уже завтра стоял на палубе военного корабля. Дядя Дикки пытается мне помочь. Может, на следующей неделе, а может, и через год.

«Пусть это случится через год», – мысленно взмолилась Озла, ощущая под рукой его худое, но крепкое плечо.

– Значит, вы будете гоняться в море за немецкими подлодками, а я – клепать швы в Слау. Не так уж плохо для светской пустышки и слегка подозрительного принца.

– Вы могли бы заняться кое-чем поинтереснее клепки. – Он притянул ее ближе, не отрывая щеки от ее локонов. – Вы не спрашивали дядю Дикки – может быть, в министерстве обороны найдется работа для девушки с вашим знанием языков?

– Предпочитаю собирать «харрикейны» своими руками, пусть они при этом и пачкаются. Для борьбы за победу это важнее, чем стучать по клавишам печатной машинки.

– Борьба – это ради нее вы пробрались сюда обратно из Монреаля?

– Если твоя страна в опасности, а ты уже способна ее защищать, так и надо делать, – отчеканила Озла. – А не вытащить свой канадский паспорт…

– Или греческий.

– …и смыться в безопасное место. Так просто нельзя.

– Полностью согласен.

Вальс закончился. Озла отступила на шаг, посмотрела ему в лицо.

– Мне пора возвращаться на квартиру, – огорченно признала она. – Я уже совсем без сил.

И Филипп отвез Озлу и зевающую Салли обратно в Олд-Виндзор. Водил он так же страстно, как танцевал. Припарковавшись, он помог Салли выбраться с заднего сиденья. Сонно чмокнув его в щеку, она поковыляла по темной улице. Послышался всплеск, визг, и голос Салли кисло сообщил:

– Оз, смотри под ноги, если не хочешь испортить туфли. Прямо перед дверью натекло целое озеро…

– Придется снова надевать ботинки. – И Озла потянулась к усеянным стразами пряжкам сандалий, но Филипп поднял ее на руки.

– Нельзя рисковать хрустальными туфельками, принцесса.

– Ну, знаете, это уже слишком, – рассмеялась она, обхватив его за шею. – Даже для моряка чересчур театрально, разыграно как по нотам.

Она почти чувствовала его озорную улыбку, пока он нес ее сквозь темноту. Висевшие на локте Озлы ботинки и ридикюль стучали по его спине. От него пахло лосьоном после бритья и шампанским. Чуть влажные и растрепанные после танцев волосы Филиппа мягко завивались вокруг ее пальцев там, где она сомкнула руки на его затылке. Прошлепав по луже, он собрался было поставить Озлу на крыльцо, но в этот момент она легко коснулась его губ своими.

– Просто чтобы закрыть вопрос, – беззаботно пояснила она. – Не то мы еще долго будем тут топтаться и думать, целоваться – не целоваться… ужасно неловко.

– Меня еще никогда не целовала девушка, просто чтобы закрыть вопрос. – Озла ощутила, как его губы улыбаются возле ее рта. – Тогда уж сделаем это как следует…

Его поцелуй был долгим, неспешным, Филипп все еще не выпускал ее из объятий. У его губ был вкус нагретого солнцем моря, и в какой-то момент Озла уронила ботинки прямо в лужу.

В конце концов он опустил ее на крыльцо. Они постояли в темноте. Озла с трудом переводила дух.

20

Англия навсегда, мой принц (

нем