Завершившие войну

— Да погоди гнать-то меня. Только свиделись. Как сама? Правда, что ты сохранила рассудок после красного протокола? Как тебе удалось?

Саша вздохнула. Она давно подметила, что Вершинин переходит на простонародную речь, когда пытается вызвать симпатию. Про таких в народе говорят: не доверяй козлу капусту. Но ей больше некому было доверять. Да и какая тайна в том, чего она сама не могла до цонца понять?

— Мне было очень надо, Рома… Там ведь от всего, что с тобой делают, ты уже сам хочешь перестать думать и чувствовать. Рассудок не столько отнимают у тебя, сколько ты надеешься от него избавиться. Но у меня была цель, хоть я и не сразу осознала ее.

Вершинин положил ей руку на плечо, с сочувствием заглянул в глаза:

— Скажи, Александра…. Твой полковник, он ведь силой вынудил тебя с ним жить? Ты еще и за это мстишь?

Саша не сразу поняла, о чем ее спрашивают, потом залилась краской и уставилась на него в изумлении.

— Нет, конечно, нет! Как тебе только в голову пришло такое! Стыдно, Рома, тебе ж полагается разбираться в людях. Да я сама повесилась Щербатову на шею, если хочешь.

Саша подумала, что едва ли Вершинин задает эти вопросы из сочувствия к ее человеческой и женской судьбе. Видимо, частная жизнь руководства Нового порядка входила теперь в сферу его профессиональных интересов.

— И после этого ты намереваешься убить его в день его свадьбы? Как у тебя все это укладывается в голове вообще? — Вершинин ухмыльнулся. — Ты что же, выходит, соблазнила его, как Мата Хари? Не подозревал за тобой таких талантов!

Саша толкнула его локтем в бок:

— Хорош измываться! Какое там…

— Но что тогда?

Саша знала, что нарочно соблазнить Щербатова — да и кого бы то ни было — не смогла бы, даже если б победа Мировой революции зависела от одного этого. Эта часть плана с самого начала была обречена. Когда ее привезли к нему домой из того подвала, она была сломана — не столько пытками и наркотиками, сколько осознанием окончательного и неизбывного поражения на всех фронтах. Тогда она уцепилась за Щербатова безо всякого расчета, звериным слепым инстинктом — и потому, верно, это сработало. Выходит ли, что он воспользовался ее состоянием? Да нет, скорее уж она им воспользовалась, чтоб удержаться на скользком склоне и не скатиться в пучину черной меланхолии. Неприятно это признавать, но, выходит, человек куда сильнее зависит от низменных побуждений плоти, чем хотелось бы полагать.

Теперь уже не важно. Теперь, конечно, эту связь следует прекратить. Щербатов обещал, что работать, чтоб получить амнистию, она сможет независимо от их отношений. И детей тоже сможет видеть. Так что для ее плана ничего не изменится. Вообще ничего не изменится, ну разве что еда будет попроще, но она и любит попроще.

Надо, конечно, сказать Щербатову, что им пора разъезжаться, он ведь и сам ждет, когда она это скажет. Саша собиралась сказать… просто не сегодня. Сегодня и так непростой день… Завтра она это скажет, ну или скоро. Одна ночь, или там две-три ночи уже ничего не изменят.

— Не знаю. Так получилось. Отстань, — хмуро ответила Саша.

И догадалась наконец сменить тему:

— Как ты сам-то живешь-можешь?

— Великолепно, — ответил Вершинин на долю секунды раньше, чем это было бы естественно. — Я, как всегда, великолепно!

Глава 31

Агент концерна “Улисс” Роман Вершинин

Апрель 1920 года

— Ну и к чему тебе уходить на ночь глядя? В холод, во тьму… когда можно остаться здесь? — проворковала Лилечка и потянулась так, что Вершинин несколько секунд действительно колебался. Ее золотистые кудри и после безумств последних часов были рассыпаны по плечам самым живописным образом. Шелковая простыня образовала на изгибах тела такие складки, что у Вершинина перехватило дыхание. Лилечка превзошла саму себя — больно уж ей хотелось получить оплату и за следующие сутки.

— Увы, сладкая моя, у меня дела. Одевайся, поцелуй меня и убегай. Я непременно телефонирую мадам на следующей неделе. Надеюсь, ты найдешь для меня время.

— Для тебя — всегда, — с улыбкой соврала Лилечка и быстро принялась одеваться. Женщины этой ценовой категории безошибочно угадывали, когда их капризы клиенту в радость, а когда следует сделаться покладистыми.

Через пять минут от нее остался только легкий аромат французских духов. Умение незаметно исчезать также было частью профессии. У Лилечки достало такта не напомнить, что прежде Вершинин нередко оставлял у себя ее или ее коллег на целые недели — иногда даже двоих сразу. Приятно было возвращаться со службы, зная, что дома тебя дожидается такая вот кошечка — хищная или ласковая, в зависимости от твоего настроения.

Однако в последнее время Вершинин не мог позволить себе этих трат на постоянной основе. Тамбовское восстание, основной источник его комиссионных, потеряло доступ к железной дороге и, соответственно, возможность получать поставки. Да и в любом случае оно задыхалось, Реньо не считал более осмысленным в него инвестировать. На других участках дела шли немногим лучше. Революция умирала, лишая Вершинина жирного куска.

Хуже того, важные для Великой Франции дела, успех в которых щедро вознаграждался, Реньо все чаще поручал не Вершинину, а другим агентам — тем, кто давно дышал ему в затылок. К сожалению, Александра угадала: скупой француз понял, что Вершинин завысил свои комиссионные на Тамбовских поставках, потому ликвидацию Михайлова доверил не ему. И очень глупо! Уж Вершинин бы не допустил, чтоб исполнители вышли из-под контроля, взорвали заодно родственницу Щербатова и лишь чудом не убили и его самого. Вершинин-то умел заставлять революционеров делать аккурат то, что нужно нанимателю — не меньше, но и ни в коем случае не больше! Хорошо, глупцы не знали, что работают на французов, как не знала этого в свое время Александра и многие другие. Но кое-какие следы настоящего заказчика следствие могло бы найти, если бы не Роман Вершинин. Прятать концы в воду, чтоб роль концерна “Улисс” так и не вскрылась на следствии, пришлось в итоге именно ему, и премия оказалась щедрой. Однако доверия Реньо не восстановило даже это, и Вершинин снова сидел на скучной малоприбыльной текучке.

Особенно досадно это было теперь, когда он наконец-то нашел, во что действительно стоило бы инвестировать. Увы, бумажка с красной печатью, которая могла бы дать ему безграничную свободу и блестящее будущее в новом мире, стоила чересчур дорого для него.

Впрочем, сегодня он завершит свое частное расследование, которое докажет: лучше Романа Вершинина не было, нет и не будет агента не то что в “Улиссе” — в целом свете. Спасибо боевой подруге Александре.

Эта дурочка, похоже, действительно возомнила, будто в их декабрьскую встречу ей удалось перевербовать самого Вершинина. На деле у него попросту не было тогда причин ее убивать — зачем, если через нее так удобно оказалось вбросить информацию о бронетехнике, давая восстанию шанс потрепыхаться подольше. А вот французский паспорт Вершинин был готов устроить Александре по-настоящему, все же они через многое прошли вместе… Она даже не поблагодарила его, вот так и делай людям добро! Что ж, раз она продолжает лезть в дела, которые ей не по зубам — пускай пеняет на себя.

Разумеется, за терактом в день венчания стоит куда более серьезная сила, чем беглый комиссар и пара монашков из церковного подвала. Если просто арестовать Александру, она ничего особо интересного не сможет рассказать при всем желании. Что ж, ей не привыкать, что ее используют вслепую. Если б Вершинин заснул на сотню лет, а потом его разбудили бы и спросили, что происходит, он ответил бы — как обычно, кто-то манипулирует безголовыми идеалистами в своих целях.

Однако Вершинин недаром ел свой хлеб в контрразведке и работать с информацией умел. Обширная сеть осведомителей во всех слоях общества сохранилась у него с тех времен и постоянно расширялась.

И все же Церковь была крепким орешком даже для Вершинина. Совершенно герметичная структура с собственной иерархией, собственным судом, собственной невидимой миру борьбой за власть. Мало кто знал, что в действительности скрывалось за благолепной риторикой и архаичными обрядами. Бывало, что рядового попика или провинциального монашка извергали из сана за пьянство или распутство; однако все, кто поднимался чуть выше, становились неподвластны никакому человеческому суду. Кто чересчур близко дружил с певчими из церковного хора, кто сколачивал состояние на церковных свечах, кто втихаря заводил не подобающую по сану семью — все это тщательно заметалось под ковер.