Страница 1 из 17
Глава 1
Сани мчались ровной наезженной дорогой. Мне ни разу не пришло в голову подогнать Еремея — он делал все, что и должен был сделать в этой ситуации кучер-мастак. Гнал коней, но без предельного утомления, чтобы они не то что не задыхались, но даже не захромали и не сбавили скорость.
Спать я не могла, читать — тем более. Вспоминать те самые страшные минуты на волжском берегу не хотелось — они вспоминались сами…
Первый сладостный и малодушный порыв — стадия отрицания.
Не-е-ет! Это шутка! Я приеду в Голубки и узнаю, что пожара не было, а навстречу мне Луша выведет Лизоньку и Степку. За ними на крыльцо выползет Павловна и будет ворчать, что детки плохо одеты и надо не обниматься на холоде, а скорее бежать в дом.
Ванька, Ванечка, скажи, что ты пошутил! Я сердиться не буду, наоборот — награжу!
Нет. Гонец искренен и напуган, он говорит отрывисто и хрипло, пряча глаза. С конских губ падает пена. Коня надо расседлать, пусть отдохнет, бредя за гружеными санями. Перед этим немного поводить — нельзя остановиться после скачки. Еремей этим уже занялся.
Теперь вдохнуть-выдохнуть. И потребовать неторопливый, обстоятельный рассказ, а не поток бессвязных слов. Хуже, чем я боюсь, быть не может.
Пожар в коровнике начался поздно вечером, когда все спать собирались. До сеновала пламя не дошло, иначе сгорела бы вся усадьба. Когда залили и затоптали пламя, обнаружились следы поджога. Кто-то оставил в углу подожженную свечу — осталась грязная лужица несгоревшего воска.
Хоть и Масленица, нашлась трезвая голова, чтобы координировать действия добровольных спасателей — одних отправил на тушение водой и мокрыми рогожами, другим скомандовал выводить скотину. А еще позвать всю прислугу, в том числе Лушу и Аришу, помогать — встать в цепочку, таскать воду. Павловна прошлась по дому, собрала всех.
Ущерб оказался небольшим, лишь две коровы слегка обожглись. Надо узнать, кто распоряжался, не забыть поблагодарить-наградить.
Когда потушили и горняшки вернулись на барскую половину, вот тут-то и выяснилось — дети пропали. Все: и Аришин Прошка, и Лушин Степка… И Лизонька.
Первым спохватился Дениска. Увидел в потемках, как с крыльца выносят шевелящийся мешок, откуда доносится плач. Помчался к воротам, догнал сани, получил кистенем. Не сильно, на излете, уточнил Ванька, голова в крови, но говорит внятно и помнит все, что увидел. Правда, увидел немного: двое похищали, третий кучер. Сани — тройка.
В доме верховодит Павловна. Велела следить за Лушей и Аришей, чтобы не сделали над собой чего, от горя и страха. Хотя и за ней проследить бы не грех.
А больше ничего не известно. Мужики видели тройку, въехавшую в село, поняли, что не барыня вернулась, потеряли интерес, не приглядывались. Тройка остановилась неподалеку от ворот. Верно, ждали крика «пожар!». Кстати, кто же им ворота отворил?
О чем я сейчас думаю?! Какие ворота?! Это — потом.
…Запрокинуть голову, еще раз глубоко вздохнуть. Отогнать картину: теплые, встревоженные дети. Все взрослые куда-то умчались. Прошка просто плачет в колыбельке, Лизонька хмурится, Степка всех успокаивает. Грубый топот в коридоре. И вот кто-то незнакомый врывается в комнату. Бабай из страшной сказки со своим мешком…
Еще раз вдох-выдох — прогнать стылый ужас. Дети были нужны живыми, значит, они и теперь живы. И вернутся домой живыми. Похитителей найдем и оторвем все похищалки.
Когда гонец закончил рассказ, я начала распоряжаться. Одна тройка, без груза и с одним пассажиром — со мной. Вот она-то и помчится в усадьбу. Остальные, неторопливо, следом.
Я случайно оглянулась, посмотрела на вечерний силуэт кремля.
Может, вернуться в Нижний? Искать там защиты и помощи?
Нет, торговые партнеры не помогут. А Михаил Второй, самый полезный в этой ситуации, как выяснилось, позавчера отбыл из города по некоему неотложному делу. Может, ждать его придется день, может — три, может — неделю. Нет времени. Вперед!
— Эмма Марковна, а Эмма Марковна? — Голос кучера был слегка озабочен.
— Что, Еремей?
— Я гоню, как условились, с расчетом, что перемена будет. Если на станции новых лошадей не возьмем, тогда сбавить сейчас придется.
— Не сбавляй, — приказала я. — Будут лошади.
Минут через пятнадцать тройка влетела на станцию. Я заранее подготовилась к непростому разговору с чиновником самого низшего класса — станционным смотрителем, но все оказалось еще сложнее.
— Мне надо немедленно получить свежих лошадей! — твердо и спокойно сказала я, глядя в глаза пожилому рябому чинуше. Одновременно протягивая купюру в уверенности, что она будет взята.
Но бумажка осталась в руке.
— Сударыня, нет лошадей, — ответил чиновник, стараясь избежать моего взгляда.
— Лошади есть, — так же спокойно ответила я, — велите перезапрячь.
То, что свежие кони на станции имеются, я догадывалась и без Еремея. Но он все равно уже выяснил, а заодно договорился с местным конюхом приберечь нашу тройку на пару дней, потом пришлю забрать. Точнее, пришлет Еремей, я дала ему все полномочия и небольшую сумму, чтобы не отвлекаться самой на любые конские нужды. Кроме, конечно, станции и ее властелина в замызганном мундире. Тут могла только я.
— Свежие лошади-то завсегда есть, — вздохнул смотритель, — только вот вы же понимаете…
Я понимала, что своим финансово-волевым прессингом переломила привычную ему модель: барыня должна или пуститься в истеричный крик, или добавить к нему слезы.
Или… Или они прорываются сквозь мое спокойствие и волю. Надо незаметно прикусить губу, повысить тон и победить.
— Понимаю. Но мне. Очень. Нужны. Свежие лошади!
— Беда у вас, барыня, стряслась? — участливо спросил чиновник. Судя по тону, его участие было искренним, а готовность к капитуляции — близкой.
Но тут появилось новое действующее лицо — его супруга.
— Андреич, — проквохтала она, демонстративно не глядя на меня, — главное, чтобы с тобой беда не стряслась. Дашь лошадей, а тут курьер заявится. О, так и есть. Слышишь?
Конечно же, она обращалась к мужу, но и я расслышала приближавшийся звон колокольчика.
— Ну ты, Федоровна, накаркала, — вздохнул Андреич с явным облегчением и обратился ко мне уже официальным тоном: — Сударыня, вам придется обождать-с. Казенные надобности — первое дело, это всем известно.
И мгновенно забыл обо мне, принявшись сбивать пыль с мундира, нуждавшегося, скорее, не в щетке, а в стирке.