Страница 34 из 100
Глава 7 Возвращение Героя в политику
Проснулся я не сразу, и некоторое время лежал в липкой испарине, отходя от тяжёлого, удушливого сна. Обрывки его сейчас рассеиваются утренним туманом, да оно и к лучшему. Во сне я убегал от кого-то и тонул в болоте, и чёрт подери, очень натуралистично!
Полежав так немного и потихонечку включаясь в бытие, сел на постели и поморщился от ноющей боли в висках и давящем ощущении во влажном от пота затылке.
« — Стричься пора, — пришла в голову мысль, — покороче, чтобы голова не так потела»
Нашарив ногами тапки, встал и подошёл к окну, распахивая занавески и глядя на сумрачный город с настроением, стремительно катящимся вниз. Над Парижем сгустилась какая-то нехорошая, неприятная мгла, отдающая мистицизмом и дымом пожарищ. Вкупе с отвратным самочувствием то ещё сочетание…
— Денёк… — хрипло протянул я, поглядывая на часы и мучительно раздумывая, стоит ли мне идти сегодня на лекции или лучше остаться дома? О тренировках, понятное дело, речи даже не идёт.
После того, как почистил зубы и постоял под тугими струями душа, меняя воду от горячей до обжигающе ледяной, стало несколько лучше, однако же в Сорбонну решил сегодня не идти.
— Доброе утро, — вяло здороваюсь с Анной, возящейся на кухне и негромко напевающей что-то на провансальском диалекте, который я понимаю с пятого на десятое.
— Доброе, Малыш, — отозвалась девушка, нежно касаясь губами моей щеки, — Сделать тебе кофе?
— Лучше чаю с ромашкой, — отзываюсь я, усаживаясь за стол и подпирая рукой ставшую тяжёлой голову, — если не сложно.
Пока Анна хлопотала, подвигаю поближе к себе свежий, ещё тёплый багет, за которым девушка с утра сходила в близлежащую пекарню, и маслёнку. Есть не хочется, но по опыту знаю, что хоть чуть-чуть нужно съесть «через немогу», иначе чуть погодя к мигрени добавится ещё и лёгкая, но неприятная тошнота.
С разговорами и ненужным участием владелица квартиры не лезет, лишь изредка роняя несколько фраз, чтобы хоть как-то разбавить моё сумеречное настроение.
— Может, я останусь? — спрашивает она в конце завтрака, вопросительно глядя на меня.
— М-м… нет, не стоит, — не сразу отозвался я, — Когда у меня мигрень, я… хм, не самым приятным человеком становлюсь. Не ругаюсь, а… хм, генерирую плохое настроение, что ли… Если у тебя дела, то иди, а я, наверное, у себя в спальне буду, да может, выползу несколько раз в ванную и на кухню.
— Уверен? — уточнила девушка, едва заметно склонив набок голову.
— Более чем, — морщусь я, и подавив раздражение, поспешил убраться к себе. Благо, Анна не стала играть в сестру милосердия, вот уж чего терпеть не могу!
Всё это вымученное участие, когда женщина из ложно понятого чувства долга ухаживает за тобой, а ты еле сдерживаешься от того, чтобы сорваться и наговорить гадостей… К чёрту все эти глупости!
Вскоре она собралась и упорхнула, а я с облегчением развалился на ковре в гостиной, раскинув конечности, как морская звезда. Ни мыслей, ни…
В двери повернулся ключ, и в гостиную вошла Анна.
— Внизу почтальона встретила, — пояснила она, положив на журнальный столик кипу газет, — тебе письмо из России пришло. Всё, котик… до вечера!
— До вечера, — отзываюсь вяло, не вставая с пола. Сколько я так лежал, не знаю, но наконец, собравшись с силами, поднялся и дошёл до столика, взяв письмо.
— Севастополь?
Взяв со столика костяной нож для бумаг, вскрываю письмо и небрежно бросаю конверт на столик, наскоро пробегая глазами первые строки, продираясь сквозь обязательную словесную шелуху приветствия, благопожеланий и прочих наслоений этикета, которые в настоящее время кажутся исключительно глупыми.
« — … милый Алёшенька», — пропускаю несколько строк, морщась от раздражения. В таком состоянии я циник и мизантроп, все благие пожелания кажутся фальшивыми и неуместными.
Позже, разумеется, я неоднократно перечитаю письмо и разберу его на составляющие, проанализировав все мелочи. Это у меня уже профессиональный перекос, какой часто бывает у букинистов. В руки попадают не только книги, но и дневники, письма, которые порой представляют немалую ценность.
Нужно разбираться в сортах бумаги и чернил, в графологии[i] и истории, ну и разумеется — уметь провести лингвистический анализ. Порой достаточно посмотреть на бумагу, чтобы определить фальшивку, потому как в то время этого сорта просто не выпускали!
Да и графология, которую я не считаю наукой, всё ж таки имеет определённую ценность. Характер по почерку определить сложно, но если письмо написано мелким бисерным почерком, притом каллиграфически и якобы собственноручно, то можно насторожиться, зная, что писавший его служил, к примеру, кирасиром.
У тяжёлой кавалерии с мелкой моторикой традиционно неважно…
Ну а сестёр я знаю достаточно хорошо, и могу делать какие-то выводы об их настроении судя по наклону букв, давлению пера на бумагу и прочим мелочам. Но это потом, а пока…
« — … вчера мы, после долгого перерыва, вновь появились в свете, на ужине у графини…»
— Однако… — с этих строк начинаю читать внимательней, несмотря давящую головную боль и проблемы с сосредоточенностью. Описание ужина и присутствующих там гостей вызвало новый прилив головной боли и дурноты.
Наверное, в этом описании человек, более сведущий в светской жизни, мог бы почерпнуть что-нибудь важное… или нет…
Наблюдательностью и тонким умом мои сёстры не могут похвастаться, так что сделать на основе их наблюдений хоть сколько-нибудь серьёзные выводы я не возьмусь. Детали, разумеется, имеют свою цену, но очень уж всё разрозненно и поверхностно, да всё это через призму оценочного суждения не умных и не слишком наблюдательных людей.
Дважды пробежав глазами светскую часть и не найдя там решительно ничего полезного, вздыхаю и читаю дальше…
« — … Глафира ныне, претерпев немалые злоключения, нынче у нас…»
— Да что за чёрт!? — невольно вырывается у меня возмущённое, — Когда я предлагал им забрать служанку и даже оплатить её переезд в Севастополь, они смотрели на меня, как на идиота. А нынче я, оказывается, виновен в злоключениях бедной женщины!
С трудом давлю яростное желание скомкать письмо в тугой комок и вышвырнуть его из окна как можно дальше, пытаюсь читать дальше…
… но получается плохо. Настроение… хорошо, что Анна ушла, а Валери сегодня ночевала у себя. Наговорил бы всякого, а потом жалел. В такие минуты у меня просыпается женоненавистник, и все, решительно все женщины вокруг видятся исключительно через чёрную пелену!
Я, оказывается, подлец… Нет, не такими словами, а мягенько этак, исподволь, окольно. Но между строк читать умею…
А кто предлагал сёстрам забрать Глафиру и оплатить не только переезд в Севастополь, но и её услуги в дальнейшем?
В Москве тогда стало жарко, а я, вовлечённый в политику и странные игры с якобы имеющимися у меня сокровищами, всерьёз опасался как-нибудь придти домой и застать Глашу умученной до смерти. Почему-то был уверен, что не просто убьют, а живот вспорют… Аж перед глазами эта картина стояла.
А в Севастополе спокойней, и за папенькой, опять же, присмотр. Да и девочкам, как мне казалось, иметь возле себя привычное лицо лишним не будет. Но нет…
В итоге, по осени пришлось сложными путями эвакуировать Глафиру со всем её скарбом в родную деревню. Сколько мне это стоило трудов…
… но разумеется, я подлец. Как там… должен был настоять? Ну да, ну да…
— Так-так-так… — бормочу я, пробегая глазами вниз по строчкам и стараясь не обращать внимания на головную боль, что получалось откровенно плохо, — Севастополь… ага! Есть… теперь ужин у графини понятней стал…