Зима над миром

Он не стал переправляться сразу же. На той стороне — Затон Сокровищ со складами и флотилией судов, где охрана, скорей всего, получше, чем здесь. Джоссерек повернул налево, продвигаясь с помощью своей доски медленно и с трудом. Но он был слишком увлечен тем, что видел при бледном сиянии светлеющего неба и воды, чтобы обращать на это внимание.

Он миновал Новый канал, пересекавший заказник и парк полуразрушенной усадьбы; миновал земли других поместий с искусно разбитыми садами; Королевский канал, на котором уже начиналось движение; Западный канал с его высоким мостом и бегущей рядом дорогой; дальше лежала Западная пустошь заболоченная, заросшая сорняками, кустарником, карликовым дубом и сосной, тянувшаяся до самого Унвара. За Лагуной каналы вливались в город. У каждых таких ворот высились стены, сторожевые башни, стояли подъемные решетки: Ворота Моря, Большой бастион, Малый бастион. Пушки, катапульты, шлемы, острия копий сверкали при свете зари. Имперские знамена вяло свисали с шестов в тихом, сыром воздухе.

Начало восходить солнце, когда Джоссерек счел, что проплыл достаточно. Судя по всему, в этой части города и находятся

Логовища, куда честные люди без нужды не заходят. Безопаснее, конечно, было бы на северной стороне — говорят, квартал Пустых Домов почти полностью покинут, но что он там будет есть? Он направил лодку к маленькому пирсу. Камень — не то что гнилая паромная пристань, хотя железные планки и кольца давно сгнили и конторка на берегу зияет пустотой. Джоссерек постоял в лодке, раздумывая, не привязать ли её как-нибудь — за неё тоже можно кое-что выручить. Да нет, не стоит: она скорей всего исчезнет, как только он уйдет. Пусть себе плывет дальше — авось хозяин подберет.

Джоссерек прыгнул на берег и услышал:

— Ни с места. Брось цепь. И держи руки подальше от ножа. Он выполнил все, что ему приказали, прежде чем обернуться и посмотреть на троих человек, захвативших его.

Глава 3

Зимние снегопады уступили место дождям и туманам, которые ползли по извилистым улицам, превращая стены в тени, а прохожих в призраков. Чуть ли не с того самого дня, как его армия переправилась на плотах через ров, с боем пробилась по дамбе, подняла победные знамена над древними стенами и мертвыми телами, Сидир стал рваться прочь отсюда. Он скучал не столько по ласковому великолепию Наиса и его придворным церемониям — хотя там жила Недайин, его юная жена, взятая из древнего рагидийского рода, с их единственным, оставшимся в живых ребенком, — сколько по Черному Зангазенгу, где осталась Анг, жена его молодости, с выводком из шести крепких ребят, под сенью вулканов в белых венцах; а чаще всего вспоминался ему горный край вокруг того города, его Хаамандур: табуны коней, бароммские становища, костры и веселье под алмазными звездами, стада под охраной пастухов и пастушек, тоже вооруженных и не менее бесстрашных, скачка с ветром в ушах под музыку лая гончих, пока загнанный кабан или олень не остановится и рука не ляжет на копье. В Арваннете он часто с грустной усмешкой повторял горскую пословицу: «Поймала рысь капкан».

Нынешнее утро было ясным, но к полудню собрались тучи, и ветер, дующий с Унварских болот и пахнущий ими, погнал пелену на город. Свинцовый небосвод опустился низко, мгла затянула весь запад и накатывала все ближе, со вспышками молний и громовыми раскатами. Несмотря на широкие окна, в

Лунной палате по углам уже залегла ночь, и фазы луны, изображенные серебром по лиловому, лишь тускло поблескивали. Гроза, вместо того чтобы освежить воздух, нагоняла влажную жару. Сидир подался вперед, сжав поручни кресла в виде водяных змей.

— Верно ли я понял, ваша мудрость? — За месяцы своего правления он выучился бегло говорить по-арваннетски, но все дело портил грубый бароммский акцент, от которого Сидир никак не мог отделаться и когда говорил по-рагидийски. — Совет собирается высказать неодобрение новому начинанию Империи?

«Надеюсь, я взял верный тон, — подумал он. — Не надо излишней резкости; я мог бы снести головы всем этим жалким жрецам, если б не нуждался — если бы Империя не нуждалась — в их содействии. В то же время нельзя позволять им забыть, кто здесь хозяин. Может, надо было помягче? Поди разберись с этими проклятыми чужаками!» Во взгляде Эрсера эн-Хавана было выражение, которого Сидир не мог разгадать: обида, хитрость, доля страха, презрение или что-то еще? Мудрец давно достиг зрелых лет: раздвоенная борода оставалась темной, но на желтом лице вокруг тонкого носа и рта залегли морщины, морщинистыми были и руки с окрашенными розовыми ногтями, концы которых мудрец сложил вместе. Одеяние Серого ордена окутывало его от загнутых носов туфель до откинутого капюшона. На груди висел знак отличия — сфера из дымчатого хрусталя с вырезанной на ней картой мира, столь древней, что по ней можно было видеть, как наступали льды и мелели океаны. Мудрец состоял в должности Святейшего советника по светским делам.

На своем прозаическом бароммском Сидир называл его про себя гражданским градоначальником. Таким образом, Эрсер оставался единственным в совете священнослужителей, у кого было хоть какое-то дело. Имелся Святейший советник по божественным делам, но религия в Арваннете давно выродилась в интриги между храмами. Большинство населения впало в суеверие, в изуверские учения, в безбожие или же поклонялось чужим богам. Имелся Святейший советник по военным делам, но Империя сняла с него все полномочия, оставив только почетный титул.

Этот триумвират возглавлял Великий мудрец Совета, бывший ставленником Империи. Его предшественник, возглавлявший силы сопротивления, вовремя умер в своем почетном — заточении вскоре после вторжения. Сидир никогда не интересовался подробностями его смерти, и Юруссун Сот-Зора, скорее всего, тоже. Намека, брошенного людям из рагидийской службы, искусной в таких делах, оказалось достаточно. Городское духовенство выбрало новым главой государства безобидного дряхлого старца, тактично предложенного завоевателями.

Поэтому Эрсер эн-Хаван стал естественным представителем былых властей Арваннета при новых правителях. Позиция, которую ему следовало занять по отношению к захватчикам, обсуждалась, несомненно, на тайных собраниях высших кругов города. И все последние полтора года он оправдывал доверие этих кругов. Благодаря видимому почтению к новой власти, разумным советам и достоинству, не переступавшему грани, за которой начинается высокомерие, он добивался одной уступки за другой.

Однако нынешнее его заявление ошеломляло.

— Воеводе известно, что мы никогда не осмелились бы обсуждать то, что исходит от Блистательного Трона. — Его голос скользил, как змея по шелковому ковру. — Однако… простите мне мой вопрос… является ли предполагаемый поход прямой волей императора, или же это решение принято… в более низких и, следовательно, могущих ошибаться кругах… скажем, на провинциальном уровне?

— Вы хотите знать, Эрсер, не я ли это придумал, — отрывисто засмеялся Сидир, — и если нет, то насколько высоки головы, через которые вам нужно перескочить, чтобы отменить решение?

— Нет-нет! Бог, сущий во всем и надо всем, видит, что я говорю правду. Воевода и… — Едва заметная пауза, легкий поворот прикрытых веками глаз в сторону Юруссуна. — …и Глас Империи представляют здесь Блистательный Трон. Их совместная воля не подлежит обсуждению. Но оба они проявили себя настолько мудрыми, что готовы выслушать совет… совет от тех, да позволено мне будет напомнить, чьи предки также имели некоторый опыт… в имперских делах.

Юруссун сидел неподвижно, с ничего не выражающим лицом. Возможно, он как ученый-философ размышлял о Девяти истинных принципах, что было гораздо оскорбительнее для Эрсера, чем следовало бы. Выждав несколько секунд, чтобы его соправитель мог ответить, Сидир ответил сам:

— Что ж, ваша мудрость, я подтверждаю то, к чему вы сами пришли в своих размышлениях. Очередь за севером. Я бы сказал, он всегда стоял на первом месте. Никто не умаляет значения Арваннета — это бесценный самоцвет в венце императора, но в стратегическом отношении он скорее опорный пункт, нежели конечная цель. Там, — взмахнул он рукой, — лежит полконтинента.