Зима над миром

— Из какого ты рода, дорогая?

— Я? Из Старрока.

— Так я и думал. Видно по тебе. Ты, случаем, не родня Брюсе, которая зимовала когда-то на Сосновом озере? Она должна быть моих лет, если ещё жива.

— Нет…

— Ну, нет так нет.

Юруссун поднес пистолет ко лбу. Джоссерек кинулся вперед, но не успел. Грянул выстрел.

Снова пошел снег, на сей раз сухой и острый, как множество копий, ветер нес его с воем и уханьем. За окнами кабинета Сидира неслась белая круговерть, на стеклах выросли морозные узоры, и сумрак не уступал ни огню в очаге, ни лампам. Матрос, стоящий на часах, доложил:

— Понсарио эн-Острал, — и впустил купца. Джоссерек сердито глянул на него из-за стола, где рылся в бумагах. Арваннетянин старательно улыбнулся, отвесил два обдуманных заранее поклона, сложил руки на груди и стал ждать. Снежинки таяли в его волосах, в бороде, на меховом воротнике туники, не прикрытом плащом.

— Присядьте, — сказал Джоссерек. Насколько он понял, этого жирного лиса надо запугивать и умасливать в равных долях.

— Да, мой господин. — Понсарио опустился на стул, пристроив свое брюшко на коленях. — Осмелюсь сказать, вызов к капитану Джоссереку Деррэну явился большой неожиданностью для меня.

— Вы ожидали, что вас примет адмирал Роннах? Он занят — сдерживает Логовища и налаживает жизнь в городе, стремясь избежать голода, пока дюжина фракций грызется за места в правительстве.

Понсарио посмотрел на него своими глазками-бусинками.

— Извинит ли капитан мою простоту, коли я скажу, что в правительство вошли бы более мудрые и ответственные люди, если б славный адмирал Роннах гарантировал, что оно продержится? В нынешнем состоянии неопределенности лишь фанатики, авантюристы да те, кто надеется скрыться, ограбив казну… лишь лица такого сорта выходят вперед.

— Остальные боятся, что вернется Сидир и сдерет с них шкуру?

— Что ж, капитан, восстание против Империи имело место, а ваша… ваша страна, по моим скудным сведениям, не предполагала взять нас под защиту.

— Разумно. Хотя отдельные Люди Моря и вмешались в спор между Рагидом, Арваннетом и рогавиками, в юрисдикцию Киллимарайха это не входит. Узнав о сложившейся ситуации, наш флот действительно прислал сюда корабли, чудом пришвартованные поблизости, — для оказания вам помощи в бедственном положении. — Понсарио закатил глаза, как бы говоря: что ж, если вы предпочитаете говорить на таком языке, воля ваша. — Несколько наших людей намерены сопровождать рогавиков, когда те в скором времени выступят на север, — продолжал Джоссерек, — В качестве нейтральных наблюдателей, разумеется. Однако мы согласны служить посредниками между ними и Империей, если нас попросят об этом.

— Прекрасно понимаю вас, капитан, — заверил Понсарио.

Джоссерек сложил вместе кончики пальцев и взглянул поверх них на купца.

— Мне стало известно, что вы сотрудничали с Сидиром — и были с ним в весьма близких отношениях, — сказал он с тигриной вкрадчивостью. — Мне было бы очень полезно поговорить о нем с вами. Тогда я мог бы представить, чего от него ожидать, — что, например, могло бы побудить его согласиться заключить мир.

— Ничего, мой господин, — пролепетал Понсарио, весь облившись потом.

— Тогда чего ожидать от него в военном отношении? Никто не узнает, о чем мы будем говорить с вами в этих четырех стенах. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, Гильдии оказались в довольно щекотливом положении после того, как отождествляли свои интересы с имперскими. Если Арваннет сохранит свою независимость, Гильдиям пригодятся влиятельные друзья за рубежом.

Понсарио, при всей своей осторожности, быстро смекал, что к чему.

— Да, капитан, мне вполне понятна ваша точка зрения. Я, как вы понимаете, не скажу ничего такого, что могли бы истолковать как измену. Но ведь вы желаете просто поговорить о Сидире, не так ли? Замечательный человек…

Джоссерек посчитал почти все услышанное за правду. Многое совпадало с тем, что он уже знал из других источников. Оказалось, что Понсарио превосходно разбирается в военном деле. А в качестве торговца, ведущего дела в верховьях Становой, он знал великую реку во все времена года и во всех мелочах. Хорошо он знал и имперское войско; помимо прямых отношений с его командующим, Понсарио был ещё и крупным военным подрядчиком. И умел делать логические выводы из того, что знал.

Армия не скоро доберется до Арваннета. Сидир двинется вниз из Фульда, забирая с собой по пути оставленные им гарнизоны. Придется забирать и все их снаряжение, особенно пушки и боеприпасы: ведь в оставленные крепости, конечно, ворвутся рогавики и уничтожат все, что не смогут унести с собой. А транспортировать тяжелую военную технику зимой дьявольски трудно. Сидир, конечно, пойдет по замерзшему руслу Становой, таща за собой грузы на лыжах, полозьях и колесах. Это легче, чем следовать по разбитым ухабистым дорогам, хотя все же тяжело. Когда же он вступит в пограничную область на юге, придется ему выйти на берег, так как лед там недостаточно крепок. Однако суда не смогут подойти к нему — плавучий лед, покрывающий реку вплоть до Арваннета, слишком опасен. По той же причине и войско, выступающее против Сидира, не сможет взять с собой много тяжелого вооружения. Капитану Джоссереку — то есть варварам, с которыми капитан Джоссерек и другие пойдут как наблюдатели — лучше не рассчитывать на артиллерию.

— Я бы очень, советовал вам, мой господин, держаться позади, наставительно говорил Понсарио. — Северянам не на что надеяться, совершенно не на что, разве что на легкую смерть под пушками и пиками Сидира. И у мятежников тоже нет никакой надежды устоять, когда Сидир наконец доберется сюда. Восстание лишило его плодов годового похода, и он за это отомстит. Здесь не останется ни одного, кто питал бы крамольные мысли, когда Сидир вновь повернется к городу спиной и уйдет на север. Посему — раз высокочтимое правительство Киллимарайха не желает присутствия здесь своих войск, ему лучше всего употребить свое влияние на незамедлительное заключение соглашения о сдаче. Вы, капитан… Капитан?

— Простите, почтенный, — встрепенулся Джоссерек, — я задумался.

В голове у него ревело пуще, чем за окнами. Кажется, он знает теперь, как встретиться с Донией.

Если она жива.

Глава 21

В южном пограничье Северных земель, между родом Лено на востоке и родом Яир на западе, Становая делает изгиб, образуя излучину в виде подковы. На середине её нижней дуги лежит остров, не так уж давно, вероятно, оторванный течением от берега, ибо он так же высок, как берега по обе его стороны, превосходит их крутизной и до самой вершины порос деревьями, обледенелыми в эту, пору. Северяне называют его Рогом Нецха, на нем и стали они, готовясь к битве.

Сидир знал об этом заранее — гарнизоны, до которых он ещё не дошел, сами выходили ему навстречу и докладывали, что туземцев собирается больше, чем они способны одолеть своими силами. Сидир выразил офицерам свое недовольство. Варвары не владеют искусством осады и штурма. Любое укрепление, защищенное огнестрельным оружием, способно выстоять против любого количества варваров. И если они наконец собрались, чтобы дать бой якобы пошатнувшейся Империи, то слава богам войны.

Сам Сидир богов не славил. В войске северян могла быть Дония из Хервара.

Армия продолжала двигаться вперед. Разведчики доносили, что рогавики ведут себя тихо, питаются своими припасами, живут в шатрах, кибитках, снеговых хижинах, и с каждым днем их все прибывает. Они, безусловно, полагаются на сильного и жестокого союзника — зиму. Зима в самом деле изматывала и людей, и животных — морозила, морила голодом, калечила, убивала. Волки, койоты, стервятники сопровождали легионы Империи.

И все же марш продолжался. Усталость, боль, потери не в состоянии были одолеть тех, кто пронес имперские знамена от гор Хаамандура до кромки льдов. Хотя металл застыл так, что от прикосновения к нему слезала кожа, ни один бароммец не снял свой Знак Мужа; под ожерелье подкладывали тряпицы и грубовато пошучивали — хорошо, мол, что его носят на шее, а не где-то еще. Когда волы выбивались из сил, по-крестьянски выносливые рагидийские пехотинцы впрягались в повозки сами, давая скотине передохнуть. Когда кончились леса, солдаты, не зная, как разводят огонь жители равнин, стали есть свой скудный паек всухомятку, делясь чаем, который с трудом удавалось вскипятить, а спали сидя, тесными кучками, поочередно залезая в середину. Часто на этих злосчастных бивуаках бароммцы с топотом отплясывали свои танцы, а рагидийцы пели свои заунывные песни.