Страница 2 из 13
Дав девочке имя Лили, попечители наделили ее и фамилией, милостиво подаренной ей одной из благодетельниц – высокородных леди, чьи сухие сердца были смазаны маслом сострадания. Они тешили себя мыслью, что благодаря их деньгам дети проследуют по жизни праведным путем. Так она получила фамилию Мортимер – в честь леди Элизабет Мортимер, дочери графа и хозяйки приозерного замка в Шотландии, которая, однако, родилась с горбом, из-за чего ни один мужчина не брал ее в жены, и вся ее нерастраченная страсть изливалась в благотворительность. Лили подарили миниатюру с портретом леди Элизабет, но на той было изображено одно лишь ее лицо, белое и миловидное, но не согбенная спина, ставшая причиной крушения ее жизни и надежд.
Посасывая палец сестры, закутанная в кроличье одеяло и согреваемая у камина, Лили дожила до рассвета. Позже ей рассказали, что молодой констебль, сидевший рядом с ней, забылся лихорадочным сном, и его перенесли на кровать, дабы он не встретил безвременную смерть в госпитале Корама. Но он не умер и, как она позже узнала, через две недели вернулся, вопрошая, выжил ли спасенный им найденыш. Он назвался констеблем Сэмом Тренчем. Он рассказал сторожам, что, шагая из Бетнал-Грин под ливнем и ветром, прижимая к груди этого младенца, проникся к нему большим сочувствием и теперь желал снова подержать Лили на руках. Но к моменту его возвращения ее уже увезли.
– Увезли? – переспросил он. – Из-за раны на ноге?
– Нет, – ответили сторожа, – увезли за город, в приемную семью. Так у нас заведено. На несколько лет мы отсылаем детей на воспитание в благочестивые семьи. А потом забираем их обратно.
На ферме «Грачевник»
Когда глаза Лили открылись миру и ее детский ум начал впитывать его образы, первым, что она увидела, оказались пушинки чертополоха, витавшие на фоне залитого солнцем неба.
Позже она поняла, что этот пух засорял землю и мешал траве расти; с ним боролись, но он вольготно разлетался повсюду, и все лето восточный ветер разносил по округе семена чертополоха. Выше летали ласточки и стрижи – иногда так высоко, что их едва можно было разглядеть, словно они были соринками, которыми то туда, то сюда перекидывался полуденный бриз.
Таковы были первые воспоминания Лили: бесконечность синего неба, вереница пушинок в его вышине, птицы в зыбких небесах. И эти образы она хранила в себе на протяжении почти семнадцати лет жизни, мысли о них утешали – она представляла, будто однажды сама станет частью этого эфемерного мира, покинув мир земной, который был так добр к ней в первые шесть лет, а потом завел во тьму.
Место, где рос чертополох, называлось фермой «Грачевник». Стояла она в такой дремучей глубинке Суффолка, что выбраться оттуда было затруднительно. Словно вздымающееся со всех сторон море, ферму окружали густые леса, и тропинки, которые упорно забирали на запад, к длинной, изрытой колесами просеке, что выводила к тракту на Свэйти, уступали любой прихоти природы, вздумавшей каждый дюйм их заполнить вереском, чертополохом и репьями.
Все это означало, что, оказавшись на ферме «Грачевник», вы не захотели бы ее покинуть. Вы просто забывали, как необъятен мир за ее пределами. Невозможно было и мысли допустить, что в семидесяти милях оттуда есть такой город, как Лондон, где маленьких детей заставляют чистить дымоходы, гнуть спины за ткацкими станками, жить впроголодь и спать вчетвером или впятером в одной кровати.
Дворовые постройки на ферме «Грачевник» были забиты сломанными телегами, разномастными обломками ржавеющего железа и множеством предметов домашнего обихода, нажитых за долгое время, а затем выброшенных и ныне погребенных под сенью лет. Крысы вели здесь привольную жизнь: они не боялись тех, кто замечал или пытался их шугануть, и Перкин Бак, хозяин фермы, не обращал на них внимания, словно верил, что крысы намеревались поглотить все, от чего отказались люди, вещь за вещью, и однажды оставить его сараи чистыми и опустевшими от хлама. Но крысы прилагали силы только для увеличения численности обитателей фермы и прятали свое потомство в темных углах между предметами, и эти крысята, мелкие и голые, совершая свои первые вылазки в набитый пылью и пухом мир фермы «Грачевник», поскальзывались, и кувыркались, и падали, и с трудом управлялись сами с собой.
Рядом с сараями был пруд; летом его затягивало тиной, сверху нависали древние ивы. Зимой вода становилась чистой и прозрачной, и кряквы, которых разводил Перкин Бак, прихорашивались на его берегу, будто актеры, что репетируют свои роли перед большим блестящим зеркалом, а драчливые гуси прилетали и, растолкав горделивых уток, соскальзывали в воду. К Рождеству Перкин Бак раскармливал этих гусей и самого крупного из них убивал, ощипывал, потрошил, натирал солью – готовил к путешествию в печь. Рождественским застольем командовала Нелли Бак, жена Перкина и мать троих его детей.
Нелли Бак смотрела на мир с высоты своего крепкого тела с такой нежностью, с таким сочувствием, что каждый, кто знал ее, ощущал в ее присутствии мимолетное чувство умиротворения, какое было сродни счастью. И то же отношение к себе познала и Лили, когда ее, младеницу с изувеченной ножкой, из Лондонского госпиталя для найденышей отправили в Суффолк, под опеку Нелли.
За воспитание покинутых детей Нелли получала десять шиллингов в месяц, и за одиннадцать лет она вырастила троих собственных сыновей и четверых найденышей – тоже мальчишек. Лили стала пятым ребенком, первой девочкой, которую приняла в свой дом Нелли, – это был единственный подарок судьбы, который она получила за всю свою жизнь. Расти на ферме «Грачевник» рядом с Нелли Бак, которая каждый вечер укладывала ее в кроватку, и цепляться за ее юбку, пока та занималась работой по дому и ферме, было настоящим счастьем. Никто не предупреждал сиротку, что, когда ей исполнится шесть лет, ее отправят обратно в Лондон, в знаменитый госпиталь Томаса Корама. Никто не предупреждал ее, что тоска по Нелли Бак и единственная попытка вернуться домой, снова добраться до фермы «Грачевник» обернутся для нее побоями.
Нелли Бак, с ее спокойствием и добрым нравом, умела пробуждать в окружавших ее людях лучшее, и Лили под ее опекой вела себя хорошо и послушно. Скажи вы Нелли, что однажды ее приемная дочурка совершит убийство, она бы оттолкнула вас прочь, как отталкивала молодых бычков, что плотно обступали ее, когда она выходила кормить их зимой: она отмахивалась от них руками, будто стряхивала крошки со своей груди, и приказывала им разойтись. «Не городите чепухи! – сказала бы она. – Я-то мою Лили знаю, она ни одной живой души не обидит. Она только сядет и смеется, когда мои мальчишки ее подначивают. Она гладит мои мочки, когда я пою ей колыбельную. Она баюкает крысят в своих ладонях».
Трех своих сыновей Нелли назвала в честь трех их дядюшек со стороны Перкина Бака: Джесси, Джеймсом и Джозефом. В свое время каждый из этих «дядюшек на Д» уехал прочь, далеко и еще дальше, в Индию и в Африку, надеясь разбогатеть, и каждый из них погиб – кто от болезни, кто в драке, а кто в глубоком ущелье, упав туда вместе с поездом, ехавшим по шаткому деревянному мосту. Вот так Перкин Бак (который при крещении получил имя Джон Перкин, но давно распрощался с той его частью, что на «Д») один-одинешенек унаследовал ферму «Грачевник» и пытался сохранить память о своих мертвых братьях в именах детей, которых прижил с Нелли.
Воспитание приемных детей за десять шиллингов в месяц было хорошим подспорьем к тому, что Перкин Бак зарабатывал, разводя телят и птицу и выращивая пшеницу для мельницы в Свэйти, и эти маленькие чужаки, населявшие его дом, заменяли ему собственных покойных детей. Ибо многим из них суждено было умереть. Кого-то забрала лихорадка, прежде чем бутоны первоцвета успели распустить свои лепестки. Чьи-то мягкие кости превратились в пыль за неделю до того, как перестал идти снег. А кто-то умирал, потому как и не ведал о том, что жив, ибо для существования в мире от тела и души требуется нечто значительное: воля к жизни, о какой они не имели понятия или не знали, как ею воспользоваться. Один из мальчиков, которых опекала Нелли, умер, и когда Лили спросила ее почему, Нелли ответила ей: «Он отошел в мир иной, детка, потому что не желал оставаться в этом. Его звали Том, и я все твердила ему: „Держись, Том. Проживи денек, потом еще один и еще“. Я дала ему все, что могла, но он только и смотрел на меня лукаво, будто говоря: „Ну, и на что ты надеешься, глупая женщина? Неужели ты не видишь, как мне не терпится умереть?“»