Страница 7 из 12
Садился князь Владимир на дубовую скамью и читал ту грамоту. Потом вскочил на резвы ноги, стал по палате похаживать, кудри русые стал поглаживать, ручкой правою стал помахивать и возговорил светло-радостно:
— Ай же, славные русские богатыри! Ведь в грамоте ханской просит Бахтияр Бахтиярович мира на веки вечные, и ещё там прописано: будет-де он платить дани-выходы нам век по веку. Вот как преславно вы моё посольство там справили!
Тут Добрыня Никитич, Василий Казимирович да Иван Дубрович подавали князю Бахтияров дар: двенадцать лебедей, двенадцать кречетов и великую дань — воз чистого серебра, воз красного золота да воз скатного жемчуга.
И завёл князь Владимир на радостях почестен пир во славу Добрыни Никитича, Василья Казимировича да Ивана Дубровича.
А на том Добрыне Никитичу и славу поют.
Алёша Попович
Алёша
славном городе во Ростове у соборного попа отца Левонтия в утешенье да на радость родителям росло чадо единое — любимый сын Алёшенька.
Парень рос, матерел не по дням, а по часам, будто тесто на опаре подымался, силой-крепостью наливался.
На улицу он стал побегивать, с ребятами в игры поигрывать. Во всех ребячьих забавах-проказах заводилой-атаманом был: смелый, весёлый, отчаянный — буйная, удалая головушка!
Иной раз соседи и жаловались: «Удержу в шалостях не знает! Уймите, пристрожьте сынка!»
А родители души в сыне не чаяли и в ответ говорили так: «Лихостью-строгостью ничего не поделаешь, а вот вырастет, возмужает он, и все шалости-проказы как рукой снимутся!»
Так и рос Алёша Попович-млад. И стал он на возрасте. На резвом коне поезживал, научился и мечом владеть. А потом пришёл к родителю, в ноги отцу кланялся и стал просить прощеньица-благословеньица:
— Благослови меня, родитель-батюшка, ехать в стольный Киев-град, послужить князю Владимиру, на заставах богатырских стоять, от врагов нашу землю оборонять.
— Не чаяли мы с матерью, что ты покинешь нас, что покоить нашу старость будет некому, но на роду, видно, так написано: тебе ратным делом труждатися. То доброе дело, а на добрые дела прими наше благословенье родительское, на худые дела не благословляем тебя!
Тут пошёл Алёша на широкий двор, заходил во конюшню стоялую, выводил коня богатырского и принялся коня засёдлывать. Сперва накладывал потнички, на потнички клал войлочки, а на войлочки седёлышко черкасское, туго-натуго подпруги шелковы затягивал, золотые пряжки застёгивал, а у пряжек шпенёчки булатные. Всё не ради красы-басы, а ради крепости богатырской: как ведь шёлк не рвётся, булат не гнётся, красное золото не ржавеет, богатырь сидит на коне, не стареет.
На себя надевал латы кольчужные, застёгивал пуговки жемчужные. Сверх того надел нагрудник булатный на себя, взял доспехи все богатырские. В налучнике тугой лук разрывчатый да двенадцать стрелочек калёных, брал и палицу богатырскую да копьё долгомерное, мечом-кладенцом перепоясался, не забыл взять и острый нож-кинжалище. Зычным голосом крикнул паробка Евдокимушку:
— Не отставай, следом правь за мной!
И только видели удала добра молодца, как на коня садился, да не видели, как он со двора укатился. Только пыльная курева поднялась.
Долго ли, коротко ли путь продолжался, много ли, мало ли времени длилась дорога, и приехал Алёша Попович со своим паробком Евдокимушкой в стольный Киев-град. Заезжали не дорогой, не воротами, а скакали через стены городовые, мимо башни наугольной на широкий на княжий двор. Тут соскакивал Алёша со добра коня, он входил в палаты княженецкие, крест клал по-писаному, а поклоны вёл по-учёному: на все четыре стороны низко кланялся, а князю Владимиру да княгине Апраксии во особицу.
В ту пору у князя Владимира заводился почестен пир, и приказал он своим отрокам — слугам верным посадить Алёшу у запечного столба.
Алёша Попович и Тугарин
лавных русских богатырей в то время в Киеве не случилося. На пир съехались, сошлись князья с боярами, и все сидят невеселы, нерадостны, буйны головы повесили, утопили очи в дубовый пол…
В ту пору, в то времечко с шумом-грохотом двери на пяту размахивал и вошёл в палату столовую Тугарин-собачище. Росту Тугарин страшенного, голова у него как пивной котёл, глазища как чашища, в плечах — косая сажень. Образам Тугарин не молился, с князьями, с боярами не здоровался. А князь Владимир со Апраксией ему низко кланялись, брали его под руки, посадили за стол во большой угол на скамью дубовую, раззолоченную, дорогим пушистым ковром покрытую. Расселся-развалился на почётном месте Тугарин, сидит, во весь широкий рот ухмыляется, над князьями, боярами насмехается, над Владимиром-князем изгаляется. Ендовами пьёт зелено вино, запивает медами стоялыми.
Принесли на столы гусей-лебедей да серых утушек печёных, варёных, жареных. По ковриге хлеба за щеку Тугарин клал, по белому лебедю зараз глотал…
Глядел Алёша из-за столба запечного на Тугарина-нахалища да и вымолвил:
— У моего родителя, попа ростовского, была корова обжориста: по целой лохани пойло пила, покуда обжористу корову не разорвало!
Тугарину те речи не в любовь пришли, показались обидными. Он метнул в Алёшу острым ножом-кинжалищем. Но Алёша — он увёртлив был — на лету ухватил рукой острый нож-кинжалище, а сам невредим сидит. И возговорил таковы слова:
— Мы поедем, Тугарин, с тобой во чисто поле да испробуем силы богатырские.
И вот сели на добрых коней и поехали в чистое поле, в широкое раздолье. Они бились там, рубились до вечера, красна солнышка до заката, никоторый никоторого не ранил. У Тугарина конь на крыльях огненных был. Взвился, поднялся Тугарин на крылатом коне под оболоки и ладится время улучить, чтобы кречетом сверху на Алёшу ударить-упасть. Алёша стал просить, приговаривать:
— Подымись, накатись, туча тёмная! Ты пролейся, туча, частым дождичком, залей, затуши у Тугарина коня крылья огненные!
И откуда ни возьмись нанесло тучу тёмную. Пролилась туча частым дождичком, залила-потушила крылья огненные, и спускался Тугарин на коне из поднебесья на сыру землю.
Тут Алёшенька Попович-млад закричал зычным голосом, как в трубу заиграл:
— Оглянись-ка назад, басурман! Там ведь русские могучие богатыри стоят. На подмогу мне они приехали!
Оглянулся Тугарин, а в ту пору, в то времечко подскочил к нему Алёшенька — он догадлив да сноровист был, — взмахнул богатырским мечом своим и отсёк Тугарину буйну голову. На том поединок с Тугарином и окончился.
Бой с басурманской ратью под Киевом
овернул Алёша коня вещего и поехал в Киев-град.
Настигает, догоняет он дружину малую — русских вершников.
Спрашивают дружинники:
— Ты куда правишь путь, дородный добрый молодец, и как тебя по имени зовут, величают по отчине?
Отвечает богатырь дружинникам:
— Я — Алёша Попович. Бился-ратился вот во чистом поле с нахвальщиком Тугарином, отсёк ему буйну голову да вот и еду в стольный Киев-град.
Едет Алёша с дружинниками, и видят они: возле самого города Киева рать-сила стоит басурманская. Окружили, обложили стены городовые со всех четырёх сторон. И столько силы той неверной нагнано, что от крику басурманского, от ржания конского да от скрипу от тележного шум стоит, будто гром гремит, и унывает сердце человеческое. Возле войска по чисту полю разъезжает басурманский наездник-богатырь, громким голосом орёт, похваляется: