Страница 39 из 191
Русский гонец провел в татарском обозе в общей сложности месяц. За это время крымская орда, как уже было сказано, сначала подошла к Тонким Водам, затем поднялась в верховья рек Молочные Воды и Конские Воды, но русские войска к этому моменту уже отступили выше по Днепру, остался лишь «след великой, и овсы по следу сыпаны, и телеги ломаны». Узнав от одного из захваченных в ходе боя под Каменным Затоном языков, что русское войско отошло к р. Самаре, Батыр-ага 6 июля распорядился отпустить Хивинца. Он вручил ему грамоту к В. В. Голицыну, написанную от своего имени. Гетманского гонца татары решили задержать с целью попытаться использовать его для налаживания сепаратных контактов с украинским казаками. Имущество русскому посланнику не вернули, заявив, что это будет сделано, когда между Россией и ханством вновь воцарится мир. На прощание московскому дипломату было сказано следующее: «а хотя в степи он и пропадет, и они том не тужат»[386].
Батыр-ага начал свое послание В. В. Голицыну с выговора, что подобных писем, какое написал русский канцлер хану, «писать таким людям, как ты, не довелось», поскольку это нарушало прежний порядок дипломатической корреспонденции, когда «писывали государи государем». Голицын должен был по сложившейся традиции адресовать свое письмо «ближнему человеку» Селим-Гирея, то есть везиру Батыр-аге. На заявление главнокомандующего, что он идет на Крым с большим войском, везир отвечал, что крымская орда во главе с ханом искала встречи с русским войском, но «нигде вас не видали». Крымская сторона отвергала все обвинения в нарушении мира, выдвигая встречные упреки в набегах на ханские и османские владения со стороны донских и запорожских казаков, отзыве годовых посланников и невыплаты в соответствии с договором 1681 г. годовой казны, строительства укрепления в Каменном Затоне и размещении там гарнизона. «И будет кто в словах не стоит по правде, и тому на главу от железной сабли венец, а на государство его разорение будет», — резюмировал Батыр-ага. Заключить мир Бахчисарай соглашался лишь на условии восстановления старой шерти, в том числе выплаты поминков и возобновления института «годовых посланников». Отвергались и претензии России требовать мира и заключать его от имени Речи Посполитой[387]. Письмо ханского везира к гетману Самойловичу было более кратким. На его претензии о захвате в крымский плен малороссийских жителей Батыр-ага отвечал аналогичными упреками: «Свои беды к нам пишете, а наших не поминаете». Он просил более не адресовать крымской стороне подобных «непристойных вымыслов» и заявлял, что гетманский посланец задержан в связи с болезнью, обещая позднее отправить его на Запорожье[388].
П. Хивинец возвратился в русский лагерь 12 июля[389]. Отповедь, которую получил В. В. Голицын в ответ на свой дипломатический зондаж, не сулила политическим планам князя ничего хорошего. Особенно уязвил главнокомандующего упрек Батыр-аги по поводу недопустимости корреспонденции между ним и самим ханом. Выход своему раздражению Голицын дал в ответном письме, отправленном в ханскую ставку опять лично Селим-Гирею через посредничество Неплюева и кошевого атамана 29 июля. Князь выражал недовольство, что вместо ханского ответа получил «лист» Батыр-аги, наполненный «непристойных слов». Особое возмущение его вызвало то, что хан ранее принимал письма от своего «друга» гетмана Самойловича (ныне свергнутого, см. об этом далее), который, как писал Голицын, «менши меня чином и породою», также как и от гетманов и канцлеров Речи Посполитой, а ему ответить отказывается. Главнокомандующий не верил, что хан якобы доходил до Конских Вод и до Карачекрака, где Голицын «мешкал» с русским войском, ожидая крымской орды; заявлял, что татар не обнаружили выезжавшие в степь многочисленные русские разъезды. «И потому узнаваю я малолюдство и безсилие твое, что ты нигде мне с войсками своими не явился и бою со мною не дал», — высокомерно заключал Голицын, отмечая, что ханское распоряжение «поля все от Перекопи до Конских Вод и до самых днепровых берегов выжечь» явно свидетельствует о его желании уклониться от схватки с русским войском. Вместе с тем, несмотря на резкий тон и обвинения Селим-Гирея в трусости, Голицын не отказывался от переговоров, предлагая хану вновь прислать «добрых и разумных» послов для переговоров о мире[390]. Однако в ставке главнокомандующего, несомненно, понимали, что фактический отказ хана от дипломатического контакта подводил черту под окончательной неудачей первого Крымского похода. Предпринятого военного давления на ханство оказалось недостаточно.
Начав 18 июня отступление, армия двинулась к Янчокраку, который миновала в тот же день. Пройдя за день 10 верст, войско расположилось на возвышенности у Великого Луга, где была вода и скромные запасы травы. Следующий день прошел без движения, а 20 июня армия, миновав Ольбу, двинулась к р. Конские Воды, где, по свидетельству Гордона, «имелось довольно травы и леса». 20 июня Голицын и Самойлович пришли к устью указанной реки, «в которых местех впала та река в днепровые заливы». Гетман с казаками перешел реку и разбил лагерь на другом берегу. Здесь войско стояло 5 дней, до 25 июня. И хотя Гордон отмечает в дневнике, что в указанной местности «имелось довольно травы и леса», Голицын в отписках жаловался: «конские кормы добываем с великою трудностию», от их недостатка многие лошади «повалились, а которые и остались и те з бескормицы пристали». Л. Р. Неплюеву он 23 июня сообщал: «Мы стоим на устье Конской, где она пришла к Великому Лугу, кормы есть, толко добываем из луга заводами с трудностию, посылали в разъезд да Самари, приехав, сказали нам, что по Самарь все поле выгорело, мы готовим сено, сколко возможно, чем бы до Самари перетянуть, а за Самарью, сказывают приезжие, что будто не горело». Главнокомандующий решил послать туда «для береженья полки, чтоб стерегли от пожаров, мосты поправили и меня дожидались». Гордон также отмечает усилившийся падеж лошадей, неспособных везти орудия и припасы, по причине плохой воды в округе, от которой умирали и люди. 25 июня русское войско переправилось через Конскую и вновь встало лагерем при «днепровых заливах». Видя, что «конских кормов нигде добыть невозможно», Самойлович и Голицын 26 июня от реки Конской пошли к р. Московке[391]. Переправившись через нее «при великих нуждах конских кормов и за упадком лошадиным», русская армия 27 июня вышла к р. Вольной. Через нее объединенное войско перешло на следующий день, намереваясь двигаться к р. Самаре, поскольку «на Московке и на Вольной, — как писал Голицын, — конских кормов нет ж, все выгорело». По пути, как рассчитывал главнокомандующий, войско ожидало «три стана (то есть привала. — Авт.) — на речках Сокоревке (Оскоровке. — Авт.), Вороной и на Татарке», но, как донесли Голицыну, и «на тех речках конских кормов нет ж, все вызжено». Поэтому он планировал перейти в поисках фуража за Самару, где ожидать царского указа о дальнейших действиях[392].
1 июля войска пришли к Самаре и расположились против городка Кодака «в целости». Как писал Голицын, до Самары армия шла «с великою нуждею, бес кормов конских», из-за чего пало множество лошадей, как полковых (тягловых), так и верховых. Лишь «от реки Самари кормы конские являтца почали». Войск противника армия при отходе так нигде и не встретила[393]. 6 июля Голицын получил с В. Сапоговым царскую грамоту и приложенные к ней некие статьи. Текста этих статей в разрядной книге первого похода нет. По всей видимости, в них предлагались какие-то варианты продолжения военных действий, поскольку Голицын отвечал на них пространными сентенциями о невозможности держать столь крупную армию в опустошенном пожарами крае. Он подчеркивал, что войско отступило от Карачекрака «от самых великих нужд», в связи с массовым падением лошадей, для которых тут «не токмо в запас сен наготовить, но и на самую нужду на один день конских кормов никакими мерами нигде добыть не могли». Главнокомандующий напоминал, что степи выжжены вдоль Днепра с обеих сторон, в связи с чем, отступая «степми горелыми», ратные люди «кормили лошадей своих сухарями и крупами, и мукою и многие запасы издержали». В результате истощения хлебных запасов и отсутствия травы «на такие великие войска для коней не токмо хлеба напечь, но и сена наготовить никоторыми мерами нигде было не мочно»[394].
386
РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 304–311; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 51–56.
387
РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 312–321.
388
Там же. Л. 287–289.
389
Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 144.
390
РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 322–329.
391
Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 141; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 10; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 623–625 об. Отписка В. В. Голицына от 26 июня (в Москве получена 6 июля).
392
РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 566–567 об.; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 10.
393
РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 627–628. Отписка В. В. Голицына от 6 июля.
394
Там же. Л. 628 об.