Заведите себе дракона

Изначальная тьма, он… дверь ломает? Зачем?!

Пока я осознавала эту странную мысль, снова что-то грохнуло и послышался натужный треск – кажется, ещё пара ударов, и дракон действительно добьётся желаемого. Опомнившись, я поспешила остановить воду и открыть дверь. Запоздало сообразила, что Шерху мог и не заметить исчезновения преграды, а я ведь не знала, как именно он её ломал…

Но беды не случилось, мужчина стремительно шагнул в комнату, спешно сгрёб меня одной рукой в охапку, обхватил второй ладонью лицо, пристально разглядывая.

– Что случилось? – спросили мы одновременно.

Чешуйчатый растерянно вскинул брови, но кивнул, давая мне высказаться первой.

– Что случилось? – повторила я. – Зачем ты ломал дверь?

– И она ещё меня спрашивает! – проворчал он и нахмурился. – А как ещё я должен был реагировать, если ты вдруг заплакала и сбежала, ничего толком не объяснив?

Ну да, глупо было надеяться, что он не заметит.

– Извини, – глубоко вздохнув, проговорила я, не поднимая взгляда выше его ключиц и нервно поглаживая кончиками пальцев рисунок чешуи на плечах. – Я не знаю, как это получилось. Наверное, слишком устала, день сегодня удивительно насыщенный, да и вчерашняя ночь – тоже. Просто вымоталась.

– Так, я уже совсем ничего не понимаю! – Шерху слегка тряхнул головой и потянул меня прочь из ванной, приобнимая одной рукой за талию. – Объясни толком, почему ты плакала? Я чем-то тебя обидел?

– Нет, что ты, ты ни при чём, – торопливо возразила я и вымученно улыбнулась: – Пожалуйста, давай оставим эту тему?

– Если я не виноват, то мне уже легче, – хмыкнул мужчина, со странной хозяйственностью устраивая меня в постели. Набросил тонкое одеяло, старательно укрыл и укутал от пяток до макушки, потом улёгся рядом и привлёк в объятия. – А всё-таки? Что случилось?

– Ничего. Шерху, давай сделаем вид, что ничего не было. Это не имеет к тебе…

– Погоди, кажется, я догадался, – перебил дракон. – Ты убежала не потому, что обиделась на меня, а потому, что не хотела показывать свои слёзы. По твоему смущению и чувству вины предполагаю большое культурное различие. Что в этом страшного? И да, я не издеваюсь, я правда не понимаю. Я, как и подавляющее большинство обитателей Мира, очень мало знаю об эсладах, уж извини.

Я глубоко вздохнула, набираясь спокойствия и терпения. Шерху прав, а мне нужно быть снисходительной. Если постоянно держать в памяти, что дракон знает о Ледяном Пределе гораздо меньше, чем я о Мире за его границами, то вопросы дракона уже не кажутся столь нелепыми и неприятными.

– Слёзы, как и кровь, это основа жизни, это вода, которая нас питает. Проливая кровь, живое становится слабее, теряет силы и саму жизнь, то же и со слезами. Бывают случаи, когда это необходимо, но попусту их расходовать… – я запнулась, подыскивая верное слово, – неприлично. Само по себе очень неприлично, не говоря уже о том, чтобы делать это в чьём-то присутствии.

– Кхм, – чешуйчатый глубокомысленно кашлянул. – Неожиданно. И что послужило причиной такого неприличного поведения?

– Неважно. Я не хочу это обсуждать, – отмахнулась я.

– Хорошо, – покладисто согласился Шерху, но через несколько секунд вновь заговорил: – Странно. С одной стороны, очень похоже на нас: у нас тоже считается недостойным и неподобающим плакать, особенно мужчинам, но для женщин обычно делают исключение. Особенно при близких. А у вас, при столь трепетном отношении к женщинам, правило распространяется и на них.

– Женщина хранит жизнь, и ей ещё более зазорно растрачивать её попусту, – разъяснила я.

– По-своему логично, – тихо проговорил чешуйчатый, опять выдержал короткую паузу и негромко попросил: – А всё-таки, в чём причина?

– Откровенность на откровенность. Ты честно и без утайки отвечаешь на все мои вопросы, а я – на твои. Нет? В таком случае не вижу смысла продолжать разговор. Холодной ночи.

– Сладких снов, – со смешком ответил он.

Шерху затих, и я сумела немного перевести дух. Думала, что тут же усну, вымотанная, но сон никак не шёл – и объятья мужчины давили, и кровать казалась слишком жёсткой, и одеяло мешалось, а уж про мысли и говорить нечего.

Впрочем, несмотря на мои слёзы и достаточно резкое окончание разговора, настроение оказалось совсем не таким мрачным, как можно было ожидать.

То, что я называла своей жизнью ещё каких-то два дня назад, являлось скорее затянувшейся агонией. Хоть я и старалась не зацикливаться на этом, но прекрасно понимала всё то, на что Шерху открыл глаза девочкам, и точно знала, что, отпустив их в Мир, последую за теми, кто уже ушёл. Для меня просто не существовало другого пути: за будущее Мира мы заплатили и своими жизнями тоже, просто отсрочив смерть, чтобы эта жертва не оказалась напрасной, чтобы наши дети сумели искупить ошибку своих отцов.

Эслады – мужчины – давно относились ко всем прочим живым существам с презрением. Поначалу дистанцировались, потом начался вялотекущий конфликт, а недавно они всерьёз вознамерились избавиться от Мира и всего его населения. Они считали, что Древние совершили ошибку, создав его и изменив свою сущность, что единственный возможный путь развития для нас – вновь стать чистой чарью, избавиться от плена бытовой оболочки. А поскольку разорвать связи со стороны Предела оказалось невозможно, они вторглись в Мир. И почти преуспели.

Обязанностью мужчин было следить за порядком в Мире, следить за балансом и не позволять своей стихии спорить с другими – но и не давать исчезнуть. На правах старших помогать смертным, не допускать катастроф. Однако они выступили против своей природы, не видя, к чему всё идёт: за тысячелетия существования Мира Ледяной Предел стал его неотъемлемой частью, и разрыв убил бы не только Мир, на который эсладам было плевать, но и нас всех. Ослеплённые успехами, они не видели, как крошится сама основа Ледяного Предела. Считали, что это мелкие и временные побочные эффекты. Что их слабые, нежные, хрупкие женщины просто боятся перемен.

Стихию почти невозможно убить даже в Мире: когда гибнет бытовая оболочка, мы – при должном умении – возвращаемся в родной Предел и тут восстанавливаемся. Это не смерть, просто короткий перерыв: сохраняется личность, опыт и память, и восстановленное тело будет точно таким, как утраченное. Противостоять эсладам на равных могли только другие стихийные существа, но было ясно, что шансов на победу у Мира и его обитателей нет: для этого требовалось одолеть детей льда в их доме, а в чужом Пределе все мы слабы и уязвимы.

И тогда женщины – те, кто сумел – сделали свой выбор.

Тот, кто хранит жизнь, лучше прочих знает её цену, её хрупкость и то, как легче всего её оборвать. Я была первой, кто сказала вслух то, что понимали все: если не остановить войну сейчас, победителей не будет. И мы сами убили тех, кто толкал мир в бездну.

В результате из четырёх тысяч эслад осталось всего несколько сотен: тридцать девять взрослых женщин, обрекших на смерть собственный народ, и дети разных возрастов. Мы бы все ушли тогда, но понимали, что дело ещё не закончено. Чтобы сохранить Мир, требовалось восстановить равновесие, и уж точно нельзя было допустить, чтобы эслады умерли все: некому стало бы тогда обуздывать стихию, следить за сохранностью связей Мира и Ледяного Предела. В таком случае гибель лишь отсрочилась бы, но стала медленней и ещё более мучительной.

Смертных не допустили к решению судьбы Мира. Оставшиеся эслады разговаривали с другими стихийными и заключили Договор. О том, что наши дети научатся контролировать свою суть и уйдут жить в Мир, чтобы стать к нему ближе, чтобы научиться видеть всё его многообразие и родить детей от смертных мужчин и женщин, тем самым быстрее восполнив численность своего народа. Нам же предстояло передать им все знания, научить тому, что умели мы сами, и – отпустить. О собственном будущем мы тогда не задумывались и не пытались устроить свою жизнь: нечего было устраивать. Мы все умерли, когда оборвали жизни наших мужчин и проводили в небытие тех, кто не сумел принять такой исход.