Самый лучший пионер

— А твоего, вишь, на прекрасное потянуло — говорит «научи на гитаре играть, все девки во дворе мои будут»!

Ехидно покосился на меня — я хохотнул, и дед расстроился — не получилось школяра в краску вогнать.

— От скуки все, — Нашла причину мама.

— А хоть бы и так! — Не расстроился Алексей Егорович и указал на гитару: — А с ней и в гостях, и в окопе жить веселее!

— Лишь бы без окопов, — Поджала губки мама и попросила: — Ну покажи чему научился!

Я показал, нарочито-неуклюже наиграв выданную мне дедом Лёшей для освоения гамму.

— Ну молодееец! — Умиленно протянула мама: — Попьете с нами чаю, Алексей Егорович?

— Да не, к себе пойду — хоккей начинается! — Покачал головой дед, посмотрел на инструмент… — Дарю! — Принял он для себя решение: — Только чтобы каждый день учился, понял? — Строго нахмурил на меня седые брови.

— Спасибо, дед Лёш, как стоять перестанет — верну!

— Постараюсь дожить! — Хохотнул фронтовик: — Молодец! — Выдал он заключение о моих личностных качествах и ушел к себе.

Мама неодобрительно покачала на меня головой, зашла за ширму, переоделась в домашний выцветший халатик, вдела ноги в коричневые тапки, и мы отправились ужинать.

— Опять посуду помыл, — Укоризненно-одобрительно заметила родительница на кухне.

— Не тебе же оставлять — ты работаешь, а я дома сижу, — Привычно оправдался я.

— Совсем ты поменялся, Сережка, — Грустно вздохнула она, вынимая из авоськи кулёк с картошкой: — Раньше никакой помощи, поговорить только «да, нет и нормально», а тут… — Сгрузив овощи в раковину, развела она руками.

— Поправлюсь и буду помогать больше! — С улыбкой пообещал я ей.

— Ты уж лучше головой выздоравливай, а помочь я себе и сама могу! — Попросила мама и принялась чистить картошку: — С салом пожарю сейчас, а завтра у тебя и суп будет, и картошка, — Сформировала мне меню родительница: — А еще я там чай купила вкусный!

Сквозь нити авоськи была видна пачка чая с замечательным названием "чай#36".

— Как пишется? — Выкинув очистки в ведро, мама начала мыть картоху и ставить на плиту черную чугунную сковородку.

— Нормально, шесть страничек! — Отчитался о проделанной работе: — А потом вот деда Лёша от скуки спасал.

— Ты у него всему учись, — Наказала мама, для весомости покачав на меня вынутым из морозилки куском сала: — Он — настоящий, не как дядя Федя.

— Уже понял, — Улыбнулся я ей: — Обидел тебя наш сосед? Хочешь, отомстим?

— Какие там обиды, — Совершенно по-девичьи хихикнула мама: — Я от него ничего и не ждала. Федя хороший, просто таким как он — быть не нужно.

— Не стану, — Пообещал я, скрестив пальцы за спиной — на всякий случай!

— Обижается он на тебя, — Слила инсайд родительница.

— Это почему? Я же с ним как со всеми? — Удивился я.

— Потому и обижается — раньше-то хвостиком бегал: «дядь Федь то, дядь Федь это», а теперь только здравствуйте и до свидания, — Не без оттенка застарелой вины в глазах пояснила она.

Почему безотцовщина бегает за всеми, кто минимально похож на отца? Вопрос сугубо риторический.

— А вот представь, — Попытался я ее немножко утешить: — Был бы у меня отец — мне бы и перед ним было за потерянную память стыдно. Так что я даже рад!

Мама изобразила вымученную улыбку — не помогло, увы — и принялась кромсать картошку, складывая ее в шкворчащую салом сковороду.

Повисла неловкая тишина — за последние дни ее вообще было много. А что я могу? Здесь поможет только время.

— А почему я во взрослой больнице лежал? — Нашел я нестыковку в процессе перерождения.

— Это тот жирный постарался! — Неприязненно поморщилась родительница, помешала картоху, накрыла сковороду крышкой и уселась напротив, положив подбородок на ладони: — В Горисполкоме работает, людей не видит! Но хоть больница хорошая, — Грустно вздохнула.

— Надо было с него печатную машинку стребовать, — Запоздало пожалел я.

— У меня на книжке пятьсот рублей осталось… — Мягко начала мама.

— Нет уж, теперь — только с гонорара! — С улыбкой одернул я ее: — Сейчас подживут ребра, и начнем покорять писательский Олимп!

— Я ребятам во дворе рассказала, — Усмехнулась мама: — Готовься — завтра слушать придут.

— Это хорошо! — Одобрил я услуги фокус-группы.

— А то я-то тебя люблю! — Вытянув руку, она убрала с моей выцветшей, когда-то черной, футболки невидимую соринку: — И оценить как следует твое произведение не могу, как лицо заинтересованное!

— Это правильно, — Кивнул я: — Коллективный читатель всегда важнее индивидуального!

— Заговорил-то как! — Умилилась мама.

— Нас же партия учит, что общее превыше частного! — Продемонстрировал я азы идеологической подготовки.

— В телевизоре сказали? — Спросила мама.

— Нет, это я помню! — С улыбкой покачал я головой.

— Мать не помнит, а партию помнит, — Вздохнула она.

— Это потому что крепка советская власть! — Раздался из коридора сонный голос Надежды.

Одетая в такой же как у мамы полинявший халатик, растрепанная и зевающая, она появилась на кухне.

— Доброе утро! — Пожелали мы ей, несмотря на садящееся за крыши «хрущевок» солнце за окном.

Удивительно быстро адаптируюсь. Причина проста — не было шока! Не успел осознать смерть, не успел отрефлексировать перерождение — болячка отожрала все ресурсы организма — да даже ходить и думать одновременно трудно было! И потом — первое время я тупо спал. «Чик-чик», сказала реальность, переключившись на другое время и место. А я и не против — там я уже все понял и потерял интерес. А здесь, да еще с читами — хо-хо! Главное КГБ не злить, я же совсем не Джейсон Борн — расколят как нефиг делать и запрут в подвале. Нет, если Родине нужно, я согласен и на подвал, но лучше до этого не доводить. А еще — по совершенно непонятной причине страшно выходить на улицу. И печальное — когда нет ценных социальных связей, гораздо проще обрести новые.

— Сережка теперь еще и композитором стать решил! — Порадовала мама соседку новостью.

— Ни пуха! — Пожелала та, поставила чайник на плиту и отказалась от поспевшей картошечки.

Поужинав, я отвоевал право помыть посуду, и мы с мамой вернулись в комнату — ритуально смотреть программу «Время», которая появилась на свет только в нынешнем январе.

— Я и не знала, что ты такой талантливый! — С мечтательной дымкой в глазах сделала вывод аж шестнадцатилетняя Оля, обладательница длинных, собранных в «конский хвост» каштановых волос, голубых глаз, маленького, чуть курносого, носа и красиво очерченного ротика, положив подбородок на ладони опертых на голые коленки — на ней синий сарафан, из-под которого торчат предательски-белые лямки лифчика — рук.

— Сказка как сказка! — Ощутив ревность, фыркнул ее штатный бойфренд Артем — он такого же возраста, а еще — боксер пугающих для своего возраста габаритов, затянутых в клетчатую рубаху с коротким рукавом и синие шорты.

Буду стараться смотреть на Олю пореже.

— Я бы хотел в Московскую академию волшебства, — Вздохнул рыжий, засеянный веснушками по самое не могу, двенадцатилетний — почти ровесник — тощий Вовка.

Мама позвала тупо всех, кого нашла во дворе, и никто не отказался — а в СССР много интересного досуга? — этим объясняется столь разновозрастная компания.

Еще «сказку» слушал семилетний Славик — брат Артема, «мамка за*бала, присмотри да присмотри» — пояснил он после рукопожатия. Слева от него — девятилетняя Света, милейший светловолосый ребенок в бежевом платьице. За ними, на полу, независимо привалившись спиной к шкафу, тринадцатилетняя Таня, сейчас уперевшая лоб в колени, свесив длинные распущенные черные волосы. Чисто девочка-призрак из японских ужастиков, и белое летнее платье с подолом чуть ниже колена только усиливает впечатление. А вот бретелька сиреневого лифчика — наоборот, портит.