Темные сестры

— Есть еще кое-что, Ким. Знаю, ты устала, но сегодня твой последний сеанс, и я должен убедиться…

Я поморщилась, поняв, о чем он, прежде чем Хантер договорил.

— Если я это не сделаю, то суд не подпишет твое освобождение. В последний раз, Ким.

Со вздохом я обвила руками его шею.

— Но ты ведь можешь сделать это так, чтобы мне понравилось?

Хантер рассмеялся.

— Когда-нибудь меня посадят.

Он потянулся ко мне, согрел мимолетным поцелуем губы. Пальцы скользнули по шее, спустились ниже, изучая и даря тепло. Я выгнулась под нехитрой лаской, застонала, запустив в его волосы пальцы.

Мы целовались жадно и долго. Совсем не так, как раньше, не медленно и осторожно. Я чувствовала, как пульсирует в висках кровь от нестерпимого желания. Восстанавливала в памяти те редкие ночи, которые мы проводили здесь. Когда он создавал Алана и Кристину и брал меня на этом самом диване.

На нежности не хватило ни сил, ни выдержки. Я впервые за много лет чувствовала все реально, остро, ярко. И никогда не отличалась терпением.

Хантер проник в мое сознание одновременно с телом, не оставив ничего сокровенного и личного. Я застонала, закусив губу, а он слизал кровь, успокаивая и лаская.

Ни с чем не сравнимое чувство — когда к удовольствию подталкивают не только извне, но и откуда-то из самых глубин. Вытаскивают на поверхность, лишают шанса спрятаться. Подчиняют не только тело, но и душу.

Я ненавижу ментальные вмешательства, но когда это происходит с ним — готова умолять.

И это все еще неправильно, но… мне почему-то плевать.

Потом я лежала на диване, наслаждаясь припекающим солнцем, и смотрела, как Хантер работает. Как сосредоточенно что-то пишет в карте, сверяясь со справочником. Как рассеянно на ощупь ищет кружку с остывшим кофе. Как задумчиво смотрит на меня и в то же время куда-то в пространство, словно мысленно он где-то совсем в другом месте.

— Уже учишься? — хмыкнул Хантер.

— Пока что только запоминаю фишечки, чтобы создать образ загадочной менталистки.

— Тебе достаточно просто смотреть своими глазищами. Ты сейчас в гостиницу?

Пройдут годы, прежде чем мне позволят пользоваться деньгами отца, но Кортни выделила мне приличное содержание, на которое я сняла номер в одной из немногих гостиниц Хейзенвилля. Там, конечно, обо мне все шептались, но я пока не была готова жить с сестрами и их семьями.

Мне нужно немного одиночества, чтобы понять, кто я такая. Здорового одиночества, без чужих душ и выдуманных детективов. Немного скучаю по Ренсому. Его раздражение бодрило.

— Пройдусь немного. Я давно не гуляла. А потом загляну в книжный, возьму какой-нибудь роман и завалюсь в ванну из пены, лепестков роз и масел! Еще Кайла подарила мне набор для рисования, попробую восстановить навыки. А Кортни прислала целую корзину сладостей, так что я еще и объемся. Я бы пригласила тебя в гости, но сегодняшний день полностью принадлежит мне.

— Я рад видеть тебя счастливой.

— Я тоже к этому привыкаю.

Взглянув на часы, я начала одеваться под пристальным, обжигающим взглядом Хантера.

— Давай завтра пообедаем.

Замерев, я осторожно покосилась на Хантера, не до конца уверенная, что мне не послышалось.

— Ким? Обед — это когда двое идут в ресторан и там что-нибудь заказывают. Я плачу.

— Ты хочешь со мной пообедать?

— Конечно. Секс, еда, сон и юмор — базовые потребности менталиста, если он не хочет превратиться в пациента. Что с тобой?

— Обо мне говорят, Хантер. Пишут в газетах. Обсуждают и осуждают. Если тебя увидят рядом со мной, будут говорить и о тебе. Твоим пациентам это не нужно.

Со вздохом он поднялся.

— Моим пациентам нужно, чтобы им помогли. И то, где я работаю, определяет король, а не пресса. Никто не может запретить мне с тобой поужинать.

— Пару секунд назад был обед.

Он взял меня за руку и наклонился к губам.

— Если ты будешь спорить дальше — то он превратится в завтрак.

— У меня нет платья.

— У тебя есть две роскошные богатые сестры.

— Вряд ли у них есть для меня платье. Я ведь сожгла их дом.

— Хм… я забыл.

— Ага.

Мы рассмеялись. И я подумала, что непременно куплю себе платье. Даже если Хантер вдруг передумает и отменит ужин, даже если он никогда не решится показаться со мной на публике, я все равно куплю новое платье, посмотрюсь в зеркало и пообещаю себе, что когда-нибудь меня будут принимать там, где сейчас боятся.

Когда я уже набросила плащ и направилась к двери, Хантер меня окликнул:

— Ким… не ходи к нему.

Мне не хотелось снова лгать.

— Ты мне запретишь?

Спустя несколько долгих секунд он покачал головой.

— Я не имею права. Я только что подписал приказ о твоей выписке. Но — как твой бывший целитель — надеюсь, что ты не пойдешь. А как человек, которому ты дорога, — готов почти молиться.

Я попыталась подарить ему самую уверенную и успокаивающую улыбку, на которую была способна.

— Мне все равно придется. Это моя плата за разум.

Он лишь покачал головой.

А я вышла в пустой коридор, постояла немного, привыкая к свободе.

У меня не осталось вещей, которые хотелось бы забрать, но, проходя мимо знакомой палаты, я на минуту остановилась. Сейчас она пустовала. До завтра ее еще будут держать за мной, а потом вымоют до скрипа и поселят здесь нового беднягу.

Когда раздался чей-то смех, я вздрогнула: в нем почудилась Хейвен. Но потом в конце коридора показались две сестры-лекарки, возвращавшиеся с обеда. Они что-то живо обсуждали и то и дело взрывались таким заразительным смехом, что я невольно улыбнулась.

Бросила последний взгляд на мягкие потрепанные временем стены и взялась за холодную ручку, отполированную тысячами прикосновений.

Чтобы навсегда закрыть дверь в старые кошмары.

— Здравствуй… папа.

Его кресло сердобольные сестры подкатили к окну. Хотя мне виделась в этом определенная жестокость. Смотреть на мир за стеклом и знать, что никогда больше не сможешь в него ступить. Никогда не пройдешься по любимым улочкам. Не насладишься любимым вином. Все, что остается, — молиться, чтобы целитель разрешил короткую прогулку, во время которой тебя немного покатают по садовой аллейке, а затем снова задвинут в угол палаты.

Как сломанную куклу.

Я села в кресло напротив.

Некогда это тело было красивым. О, отец привлекал женщин. Даже будучи в возрасте, он притягивал их не только деньгами, но и энергетикой, уверенностью, властью и силой.

Теперь передо мной сидел уставший от жизни старик. Все, что он мог, — лишь беспомощно двигать глазами, в которых так и светилась обжигающая гнилая ненависть.

Он ненавидел меня, свою дочь, свое создание. Куклу, обрезавшую веревки.