Страница 29 из 32
Незачем и говорить, что Тим снова был принят на ферму. Впоследствии мне не раз приходилось восхищаться терпением, с каким пастор учил слабоумного выполнять ту лёгкую работу, которая отвечала скудным его способностям.
Кузину Филлис стали сносить вниз, в столовую, где она часами безмолвно лежала на просторном диване под окнами. День ото дня она бывала неизменна: нежна, тиха, грустна. Её телесные силы понемногу крепли, однако прежняя энергия не возвращалась, и мне не раз становилось жаль мистера и миссис Хольман, когда я видел их напрасные старания пробудить в ней интерес. Однажды пастор преподнёс дочери свёрток голубых лент и, нежно улыбнувшись, напомнил ей о том, как однажды она призналась ему в своей любви к подобным милым пустячкам, до которых так охоч прекрасный пол. Филлис поблагодарила отца, но, едва он вышел, отложила ленты и смежила веки.
Ещё меньшего успеха добилась её матушка, принесшая ей латинские и итальянские книги, столь любимые ею до болезни – вернее сказать, до того, как уехал Холдсворт. Отворотившись к стене, Филлис расплакалась, лишь только миссис Хольман покинула комнату. Слёзы молодой госпожи замечены были прозорливою служанкой, расстилавшей скатерть к раннему обеду.
– Полно, Филлис! – сказала Бетти, подходя к дивану. – Мы сделали для тебя всё, что могли, и доктора сделали всё, что могли, да и Господь, осмелюсь сказать, должно быть, сделал для тебя всё. Только, видно, ты этого не заслуживаешь, раз сама не хочешь ничего для себя сделать. Будь я тобою, я скорее б луну погасила, чем глядела бы, как рвётся сердце у отца и у матери. Каково им ждать, соизволит ли их дочка подняться на ноги и приложить старание, чтобы стать, как прежде, бодрой! Ну вот. До долгих проповедей я не охотница и больше ничего говорить не буду.
Через день или два, когда мы были вдвоём, Филлис спросила меня, что, по моему мнению, сказали бы мои родители, если б она захотела месяц-другой погостить у них. Слегка покраснев, моя кузина робко призналась мне в желании переменить обстановку и отвлечься от тягостных дум:
– Только на время, Пол. А потом… мы заживём безмятежно, по-старому. Я знаю, мы сможем. Я смогу. И так будет!
Парижская мода в Крэнфорде
Знаете ли вы, мои читатели, как жили наши крэнфордские друзья в 1856 году? Полагаю, нет.
Вне всякого сомнения, вы помните чету Гордонов. Ведь я рассказывала вам, что милая Джесси Браун стала женою майора Гордона, которого любила с юности. И даже превратившись из бедной девушки в богатую леди, она не позабыла добросердечных обитателей Крэнфорда.
Итак, Гордоны отправились путешествовать за границу, ибо находили в путешествиях большую отраду – как, должно быть, и все, кому довелось жить в полку. Теперь, в мае 1856 года, супруги приехали в Париж, с тем чтобы провести в этом славном городе и его окрестностях целое лето, однако мистер Людовик вскорости собирался возвратиться в Англию, о чём миссис Гордон мне написала. Я обрадовалась этой оказии, так как давно хотела сделать маленький подарок мисс Пул, любезно принимавшей меня в своём доме. В ответном письме я просила миссис Гордон подыскать что-нибудь элегантное, сшитое в новейшем вкусе и вместе с тем приличествующее даме почтенных лет. О новизне фасона я упомянула потому, что незадолго до того мисс Пул завела со мною продолжительную беседу о старомодности чепцов миссис Фитц-Адам, однако, как я поняла впоследствии, мне стоило предостеречь миссис Гордон от приобретения слишком модной вещи – уверяю вас, рьяное следование моде не всегда во благо. Цена моего подарка не должна была превышать двадцати шиллингов: в таком выражении сумма казалась внушительней, чем если б я назвала её одним совереном.
Миссис Гордон ответила мне, что всегда рада услужить старым друзьям. Перед тем как покинуть пределы французской столицы, она целый день посвятила покупкам и кроме прочего приобрела изящную клетку, изготовленную по новейшему образцу. Для нашей общей приятельницы следовало, по её мнению, заказать такую же, ведь нигде в мире не делают клеток так хорошо, как в Париже.
Идея, пришедшая на ум миссис Гордон, повергла меня в некоторое недоумение: клетка, пусть даже самая красивая, была бы подарком не столько для самой мисс Пул, сколько для её попугая. Гораздо охотнее я преподнесла бы ей изысканный головной убор, нечто среднее между тюрбаном и чепцом. Надеясь, что именно такая вещь и будет прислана из Парижа, я с величайшим трудом отговорила свою добрую знакомую от приобретения шляпки в модной лавке Джонсона. Теперь же, противореча собственным словам, я принялась убеждать её купить шляпку как можно скорее, пока этого не сделал кто-то другой. Мисс Пул была слишком наблюдательна, чтобы не счесть моё непостоянство странным.
– Но Мэри! – воскликнула она. – Ещё вчера вы бранили тот чепец! Лиловый, по-вашему, меня старит, зелёный приличен лишь молодой даме, а сочетание их не идёт к моему лицу!
– О да, я и в самом деле так говорила… Однако, право же, я заблуждалась. Всю ночь я об этом думала и теперь полагаю, что… что в отдельности каждый из двух цветов был бы плох, но вместе… Они превосходно друг друга дополнят… то есть составят друг другу прекрасный комплемент.
Не желая раскрывать истинной причины, побудившей меня столь резко переменить мнение о чепце, я говорила то, чего не понимала и сама.
– Дитя! – строго произнесла мисс Пул, прерывая меня. – Что за бессмыслицу вы бормочете! Подобает ли в мои года принимать комплименты?! Я тоже не спала сегодня, размышляя о шляпке. Поскольку в год я приобретаю не более одного готового головного убора, покупку, конечно, надлежало как следует обдумать. И я пришла к выводу, что вы были правы.
– Ах, вовсе нет, дорогая моя мисс Пул! Я ошибалась! Если б вы только знали… Я всегда находила тот чепец премилым, только…
– Что ж вы замолчали! Начали, так говорите до конца! Изъясняетесь вы не многим лучше мисс Мэтти, хотя во всём остальном и в подмётки ей не годитесь. О, я вас очень люблю, Мэри, однако вы должны признать: у вас семь пятниц на неделе, а речи ваши так путаны, что и не разберёшь. Это правда, и надеюсь, вы на меня за неё не в обиде.
При тогдашних обстоятельствах слова мисс Пул в самом деле могли показаться правдивыми, и, желая отвести от себя обвинение, я в отчаянии решила во всём признаться:
– Но я не имела в виду того, что говорила! Лиловый вовсе вас не старит, зелёный вполне приличен вашему возрасту, а их сочетание вам очень даже к лицу. Уверена, второй такой шляпки вы не найдёте – по крайней мере в Крэнфорде.
Надеясь ограничиться частичным признанием, я умолкла, однако надежды мои оказались напрасными.
– Тогда, Мэри Смит, соблаговолите сказать мне, что же вы имели в виду, когда говорили то, чего не думаете? Зачем убедили меня отказаться от покупки? Зачем лишили ночного сна?
– Я имела в виду… Ах, мисс Пул, я хотела удивить вас подарком из Парижа и надеялась, что это будет шляпка. Миссис Гордон должна была её выбрать, а мистер Людовик привезти. Полагаю, посылка уже в Англии, только это не шляпка. Я потому убеждала вас не покупать чепец у Джонсона, что сама рассчитывала преподнести вам подобный. – Мисс Пул, несомненно, нашла мои объяснения «путаными», однако ничего не сказала, издав лишь неясный возглас, выражавший замешательство. Я продолжила: – В моём письме к миссис Гордон я просила её подобрать для вас в подарок что-то модное и элегантное. Я, конечно, имела в виду модный и элегантный предмет туалета, но, вероятно, этого не сказала. Я думала о шляпке, ведь Париж славится шляпками…
– Вы добрая девочка, Мэри. – В ту пору мне уже минуло тридцать лет, однако я не возражала против того, чтоб называться девочкою. К тому же в Крэнфорде я, признаться, и вправду чувствовала себя юной, ведь все мои здешние знакомые были много меня старше. – Но если вы чего-то хотите, вам следует говорить об этом прямо. Прямота всегда лучше недомолвок. Стало быть, миссис Гордон приобрела нечто совершенно иного рода? Уж не ботинки ли? Парижские ботинки очень хвалят. Так или иначе, я вам признательна, Мэри, дорогая. Только не стоило вам входить из-за меня в расход.