Страница 19 из 32
– Верно, Пол, – сказал мистер Хольман, одобрительно кивнув. – «Рабы, во всём повинуйтесь господам вашим по плоти…»[16] Признаться, я боялся, что при Эдварде Холдсворте вам жилось излишне вольно.
– Ах! – откликнулась пасторша. – Бедный мистер Холдсворт! Должно быть, он плывёт сейчас по солёному морю.
– Нет, – возразил я, – он уже высадился на берег и прислал мне письмо из Галифакса.
Едва я это сказал, на меня посыпался новый дождь вопросов. Когда судно причалило? Каким было плаванье? Хорошо ли Холдсворт его перенёс? Что он теперь делает? И далее в таком духе.
– Мы часто думали о нём, Пол, когда дул сильный ветер. В понедельник, на прошлой неделе, ураган сломал наше старое айвовое дерево (то, что стояло справа от большой груши). И когда оно упало, я попросила мистера Хольмана особо помянуть в молитве всех, кто путешествует на кораблях по глубокой воде. Он сказал, что мистер Холдсворт, вероятно, уже на берегу, но я сказала, что даже если это и так, то пусть наша молитва поможет кому-нибудь другому, кому грозит опасность. Мы с Филлис обе полагали, что мистер Холдсворт пробудет в море не менее месяца.
В эту минуту моя кузина заговорила. Голос её не сразу ей подчинился и показался мне выше обыкновенного:
– Мы думали, плаванье продлится месяц или больше, если корабль будет парусным. Но мистер Холдсворт, по-видимому, сел на пароход?
– Старый Обадайя Гримшоу плыл в Америку целых шесть недель, – заметила миссис Хольман.
– Мистер Холдсворт, полагаю, ещё не составил мнения о новой своей работе? – спросил пастор.
– Нет, он ведь едва успел сойти на берег. Письмо, которое он прислал, довольно коротко. Если позволите, я прочту его вслух: «Дорогой Пол! После не самого приятного путешествия я наконец-то вновь ступил на твёрдую землю. Пишу вам, поскольку знаю, что весть эта вас обрадует. Скоро поведаю обо всём пространнее, но теперь вынужден поторопиться, чтобы успеть отправить письмо с обратным рейсом. Кажется, будто я не был в Хорнби уже сто лет, а на Хоуп-Фарм и того долее. Букетик при мне. Кланяйтесь от меня Хольманам. Ваш Э. X.».
– Письмо и вправду недлинное, – молвил пастор. – И всё же утешительно знать, что бури последних дней не застали мистера Холдсворта в открытом море.
Филлис ничего больше не сказала и не подняла головы от своей работы, однако сомневаюсь, чтобы она сделала хоть один стежок, пока я читал послание своего друга. Мне захотелось узнать, угадала ли она, о каком букетике он говорил, но определить это с точностью было нельзя. Когда Филлис наконец подняла лицо, я увидел на её щеках, ещё недавно совершенно бледных, два алых пятнышка.
Пробыв на ферме час или два, я заспешил в Хорнби, сказав хозяевам, что не знаю, когда смогу прийти снова, так как мы (под этим «мы» я подразумевал компанию) подрядились строить линию в Хенслидейле – том самом месте, где бедного Холдсворта застигла лихорадка.
– Но вас ведь отпустят на Рождество? – проговорила миссис Хольман. – Если ваши руководители не безбожники, они, конечно, не могут приказать вам работать в такой праздник!
– Но, возможно, молодому человеку захочется поехать домой? – спросил пастор, умеряя пыл своей супруги, но притом, полагаю, не менее её желая, чтобы я встретил Рождество на ферме.
Филлис устремила на меня долгий грустный взгляд, которому трудно было бы противиться, да я и не думал о сопротивлении: при новом моём патроне не приходилось даже надеяться на отпуск, какой позволил бы мне доехать до Бирмингема и провести в родительском доме хотя бы недолгое время. Потому ничто не могло быть для меня приятнее, чем прогостить сутки или двое на Хоуп-Фарм. Мы условились, что встретимся на рождественском богослужении в Хорнби, после чего придём вместе на ферму и я, ежели будет возможно, заночую в пасторском доме.
В назначенный день я смог прийти на службу лишь с опозданием и, весьма этим смущённый (хоть задержался не по своей вине), занял место у двери. Когда богослужение завершилось, я вышел из часовни и стал ждать Хольманов на крыльце. Неподалёку от меня собрались в кружок почтенные прихожане. Из-за начавшегося снегопада они не спешили расходиться и, обменявшись праздничными пожеланиями, продолжали беседу. Я старался не слушать того, что не предназначалось для моих ушей, но вдруг нечаянно уловил имя Филлис Хольман. Упоминание о кузине рассеяло мою щепетильность. Внезапно мне подумалось, что, если я и уделю чужой беседе некоторое внимание, это едва ли причинит кому-то вред.
– Её с трудом можно узнать, – произнесла одна из прихожанок.
Другая отозвалась:
– Я спросила у пасторши: «Здорова ли ваша Филлис?» А та говорит, что да. Просто, дескать, немного ослабла из-за простуды. Словом, миссис Хольман как будто не слишком встревожена.
– Напрасно, – отозвалась некая пожилая матрона. – В их семье многие умирали молодыми. Взять хотя бы Лидию Грин, родную сестру нашей пасторши: бедняжка захворала и умерла, когда ей было не больше лет, чем Филлис теперь.
Эта беседа, отнюдь не внушавшая мне бодрости, была прервана появлением пасторского семейства. Я ощущал такую тревогу и тяжесть на сердце, что едва ли смог как подобает ответить добрым своим родственникам на их приветствия и поздравления. Искоса взглянув на Филлис, я заметил, что она подросла, став при этом легче и тоньше. Румянец, горевший на её щеках, на краткое время меня обманул, позволив мне думать, будто кузина имеет такой же здоровый вид, как и прежде. Однако дома, лишь только мы пришли, она погрузилась в молчание и кровь отхлынула от её лица, ставшего мертвенно-белым, а запавшие серые глаза преисполнились тоски. Невзирая на произошедшие с ней перемены, Филлис держала себя так же, как раньше, – вернее, как в день моего последнего визита на Хоуп-Фарм. Казалось, никакое недомогание её не беспокоило, и я подумал, что сердобольные сплетницы прихожанки, вероятно, напрасно тревожились, а пасторша была права, отнеся бледность дочери на счёт недавней тяжёлой простуды.
Следующий день я, согласно первоначальному своему намерению, провёл у Хольманов. Снегопад не прекращался, и толстая белая перина успела накрыть собою всё вокруг, но к ночи крестьяне ждали ещё более сильной метели. Пастор встревоженно хлопотал, проверяя, вся ли скотина загнана в хлева и всё ли приготовлено на случай, если в ближайшее время погода не переменится. Работники кололи дрова и свозили зерно на мельницу, стараясь успеть до той поры, когда дорога станет совсем непроезжей. Миссис Хольман и Филлис взошли на чердак, где хранились яблоки, и принялись укрывать плоды, чтобы защитить их от мороза. Я же большую часть утра отсутствовал и вернулся в дом лишь за час до обеда.
Зная, что моя кузина намеревалась помогать матери по хозяйству, я удивился, увидав её неподвижно сидящей у буфета. Подперев голову обеими руками, она читала – так, по крайней мере, могло показаться. Когда я вошёл, Филлис не подняла головы, однако пробормотала, что матушка отослала её вниз, подальше от холода. Заметив на лице своей юной родственницы следы слёз, я подумал, будто причиной их послужил какой-то маленький каприз. (Бедная Филлис! И как я только мог заподозрить эту тихую кроткую девушку в своенравии и гневливости!) Я нагнулся поправить огонь в камине, о котором, по-видимому, позабыли из-за всеобщей суматохи, и, вороша угли, внезапно уловил звук, заставивший меня замереть и прислушаться. Да, это был плач. Филлис всхлипнула, не сумев сдержать нового приступа рыданий.
– Филлис! – вскричал я и протянул к ней руки, искренно сочувствуя её горю, каким бы оно ни было.
Моя кузина оказалась проворней меня и, прежде чем я успел приблизиться, отпрянула, будто боялась, что я стану её удерживать. Не прекращая плакать, она быстро устремилась к дверям и с возгласом: «Не нужно, Пол! Я этого не вынесу!» – выбежала навстречу колкому морозному воздуху.
Несколько минут я стоял в недоумении. Что приключилось с Филлис? До сей поры в пасторской семье, казалось, царила полнейшая гармония. Моя кузина была созданием удивительно добрым и нежным. Родители души в ней не чаяли, и, разболись у неё хотя бы мизинец, все в доме, пожалуй, были бы глубоко огорчены. Может ли быть, чтобы Филлис обидел я? Нет, она расплакалась прежде, чем я вошёл. Подойдя к буфету, я заглянул в оставленный ею том. Книга оказалась итальянской, и я не разобрал ни слова, однако заметил на полях карандашные пометки, сделанные рукою Холдсворта.
16
Послание к Колоссянам святого апостола Павла, гл. 3, ст. 22.